Конвеер

– Что, тяжело нести бремя белого человека!

Плененный чурбан являл собой олицетворение мрачного отчаяния, его глаза были неподвижно устремлены в одну точку, как бы провидя зрелище непереносимых страданий. Парни остановились напротив командира. Штрум вынул камеру, и, переживая таинственное очарование момента, стал снимать. В кадре оказалось четверо: жертва-киргиз, Змей и Лимон, растягивающие его за руки, и Паук (на всех троих – вязаные шапки с прорезями для глаз), методично втыкающий в спину жертвы отвертку. К небу возносился пронзительный крик. Голос киргиза не срывался на слишком резкие ноты; тембр его был ровен и чист; в этой мелодии трели сверкали, как жемчуга и бриллианты на бархате. Казалось, бойцы внимали сразу и соловью, и музам, и всей природе. Киргиз вертелся, но не мог вырваться: его методично крутили вокруг своей оси, сопровождая скруткой при попытках движения. Силуэт чурбана передавал страстный порыв и напряжение последних сил, а каждый новый удар вносил новый оттенкок в угасание его нелегальной жизни. Паук пробил маэ в голову. Раз, два, три. Три удара отверткой в шею под основание черепа – жертва осела на землю.

– Хочешь узнать, что происходит с глазом, когда его протыкают?

Двумя добивающими прыжками на голове киргиз был отправлен в царство мёртвых чурок. На землю выплыл выбитый глаз. – Сними, сними быстрее! Глаз выткнули! Камера наехала ближе. Лимон достал из кармана травматический пистолет, переделанный под мелкашку и выстрелил жертве в затылок.

– Ну чтож, – спокойно вздохнул Штрум. – Пойдем отсюда. Он посмотрел на часы: пятьдесят одна секунда от начала акции до ее завершения – отправки гука в невольное путешествие на седьмое небо.

Люди покинули сцену. Большая черная крыса на решетке у сточной канавы, ещё вся мокрая и лоснящаяся от жирной воды, присела в изумлении, вскинув свои коротенькие передние лапки с тоненькими пальчиками. Неподалёку пристроились окрестные вороны, покинувшие ветви тополей и близлежащую помойку. Между кирпичами и птицами, между деревьями, бетонными балками и грызунами, между мертвой вещью и живым организмом не было принципиальной разницы в молекулярном составе; в основе и тех и других лежала единая материя, но только по-различному на различных ступенях развития организованная. А фигура мертвого чурбана давала резкий, драматический акцент всей композиции.

Четверо суровых воинов, точно сошедших с картины Страшного суда, продолжили свой путь. Они шли по асфальту так же, как солнце идет по небу. Солнце ведь не следит за ветром, облаками, морской бурей и шумом листвы, но в своем плавном движении оно знает, что всё на земле совершается благодаря ему. Фольксштурмовцы выбрались со стройки и, громко и весело переговариваясь, двинулись по проспекту Пятилеток в сторону проспекта Большевиков. На вкус Лимона, с киргизом получилось всё прекрасно, но Штрум предпочитал, чтобы всё было идеально.

По информации Змея, здесь на Большевиков, к новому супермаркету по вечерам сползаются десятки зверьков. Откуда? ХЗ, видимо, арендовали несколько рядом расположеных квартир, в каждой из которых, как заведено у чурок, проживает не менее пятидесяти рыл. Чтож, многим кочевникам припадёт сегодня в новоселье скочевать в матушку сырую землю.

Инфа оказалась достоверной: впереди славной четверки замаячила долговязая фигура, увенчанная курчавой чёрной шевелюрой. Опытный расовед Штрум выставил диагноз, прозвучавший приговором: чурка. Глаза зажглись радостью. Передав камеру Змею, Штрум вытер потные ладони о брюки: героем этого ролика будет он! – «Пацаны, учитесь, пока я жив: один удар – один чурбан». На его лице появилось то особое выражение силы, которое было единственным и главным выражением его, – что-то могучее, львиное, зловещее было в этих раздувшихся ноздрях, в широком лбе, в глазах, полных ужасного, победного вдохновения.

Змей, оператор, нажал на «Запись»: