Конвейер

— Закон такой, — ответил Лаврик. — Чтобы избежать аварии, надо, чтобы правый водитель уступил в критическую минуту.

— Уступить нарушителю?

— Да. Нет другого выхода. Не сделает этого, и оба будут под обломками!

— Да лучше под обломками! Ты только подумай, о чем ты говоришь: значит, все дисциплинированные водители уступают этому нарушителю дорогу, жмутся, остерегаются, а он, нахал и хулиган, едет себе и в ус не дует. Они жмутся, а он едет?

— Едет до поры до времени.

— Значит, кто-то все-таки останавливает его, призывает к порядку?

— Останавливает. А не на полном ходу врезается.

— Значит, я не остановила, а врезалась? — спросила Татьяна Сергеевна.

— Похоже, так.

— И теперь мы все в лепешку?

— Не насмерть, но покалеченные. — Лаврик, казалось, и себя причислял к тем, в кого она врезалась.

— Отчего же ты никогда со мной не говорил об этом?

Он ответил сразу, будто заранее у него был приготовлен ответ:

— А у нас ведь, Татьяна, в последние годы вообще разговоров не было. Ты дома жила и не жила. Вся на своем конвейере. Там у тебя электролиты, Колпачки. Мариночки, Зоечки, конфликты с начальством. И дома все это с тобой. А я просто так, рядом…

— Господи, Лаврик, да все так живут! Любовь проходит, остается уважение, привычка.

Он заморгал, будто вот-вот заплачет, но справился с собой, сказал твердо:

— От любви должна оставаться любовь, Татьяна. Ты этого не понимаешь. Если бы любила, то и сейчас была бы любовь. Куда ей деваться?..

Она помнит его любовь. Тогда они были молодыми, и Лаврик весь мир одарял своей любовью к ней. Недалеко от дома, в котором, поженившись, они сняли комнатку, был базар. Лаврик всегда забегал туда после работы. Приносил букетики укропа или брюковку или малосольный огурчик. Это у него тогда была такая игра — приходить с работы и вручать ей базарный гостинец. Все торговки-старушки за длинными дощатыми столами знали его. И когда Татьяна впервые появилась с мужем на этом базаре, одна старушка закричала: «Глядите! Глядите! Вон наш идет со своей!»

И она его любила тогда. И конечно, что-то осталось от той любви. Только говорить об этом не надо. Нельзя в их возрасте всерьез говорить о любви. Кто запретил? Наверное, сама жизнь. А если не запрещала? Если сами люди заказали себе в пожилые годы думать и говорить о любви? Решили, что так будет легче. Да только легче ли?

Теперь по левую руку от Зои сидела Света Павлова, получившая в первый же день на конвейере прозвище «Невеста». Света аккуратно ставила паечки, хвостики не откусывала ножницами, хвостиков просто не было: она прикручивала проводок так, что кончик его оказывался под пайкой. Татьяна Сергеевна насмотрелась за свою жизнь на новичков, но такой чистенькой и точной работы ни у кого не видела. И руки, и глаза, и спина Светы были в том градусе, в котором один к одному соответствовали этой работе. И еще в Светиной натуре была видимая Татьяне Сергеевне страсть к мелкой металлической детали. Она заканчивала свою операцию и тут же впивалась взглядом в чужую работу. Это был не простой интерес или любопытство, это был взгляд человека, не наевшегося досыта своим хлебом. Она съела, а кто-то еще доедал, вот она и завидовала.

— Света, — спросила ее после первой недели на конвейере Татьяна Сергеевна, — что с тобой происходит? Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?

— Понимаю, — кивнула Света, — происходит что-то смешное. Как будто я всю жизнь все это хотела делать, и вдруг мне это досталось.

— Но ведь устаешь?

— Нисколько.

— Так не бывает, Света. — Татьяна Сергеевна и удивлялась этой новенькой девочке и понять ее не могла. Может быть, все дело в Колпачке? Любовь и не такие чудеса творит. — Но ведь руки у тебя как у всех, и спина тоже. Поначалу все устают, да и потом тоже. Поэтому и перерывы и физкультура, чтобы согнать усталость.

— Ну что мне делать, если я не устаю? — Света не красовалась. Она даже объяснить могла, почему не устает. — Я, Татьяна Сергеевна, еще маленькой поняла, отчего люди устают: от напряжения. Меня папа в выходной в детский парк водил, там карусель была. Посадит он меня на коня или на лебедя, закружится карусель, а я прямо железная от напряжения. А потом идти не могу от усталости.

Зоя не приняла душой Свету. Та заняла на конвейере место Соломина, и это каждую минуту напоминало Зое, что Соломы нет, что его надо спасать.

— Ну, как твоя новенькая? — спрашивала Татьяна Сергеевна, приглашая Зою повосхищаться работой Светы.

— Ты про Невесту, что ли? — откликалась Зоя. — Это твоя новенькая. Мои новенькие все кончились. Мне бы стареньких до ума довести, Солому спасти. К следователю когда пойдешь?