Конвейер

На лицах работников многотиражки проступило разочарование. Она это увидела. Но что делать, дорогие товарищи, словом можно и осчастливить и прибить.

— Не надо характерных деталей, — сказала Татьяна Сергеевна. — Лучше погладьте перед отъездом Солому по его глупой, незадачливой головушке…

Как и в прошлом году, ее поразило, что в Доме культуры кругом незнакомые люди. В столовой даже тех, с кем незнакома, знаешь в лицо. На демонстрации — тоже кругом свои. А здесь, на кого ни бросишь взгляд, — кто это? Только спустя время знакомые лица начинали проявляться в толпе.

— Это же надо, Зоя, даже тебя не узнала!

Зоя прихрамывала. Новые туфли на высоких каблуках мучили ей ноги, отравляли праздник. Не в первый раз Татьяна Сергеевна спасала ее:

— Зоя, снимай туфли, давай меняться.

— А ты мне каблуки не покривишь?

— Другой благодарности от тебя и не ждала.

Лавр Прокофьевич стоял с ней рядом в новом черном костюме, при галстуке. Ее муж, ее человек, ее неразгаданная любовь. Никогда у нее не замирало сердце от того, что он рядом, ни разу не сдавила это сердце ревность, ни разу ничем он ее не обидел. Любовь, любовь… А может быть, она всего лишь поиск, счастливое предчувствие вот такой жизни, какая у нее была с Лавриком?..

— Татьяна, а вон та красавица в голубом, разве она с конвейера? — спросил Лаврик.

— Здрасьте! Это же Марина.

Татьяна Сергеевна в начале вечера и сама еле узнала Марину. Откуда что взялось, была толстуха, спина с гектар, и вдруг — королева бала, потрясение всем гостям.

Перед концертом устроили танцы. Татьяна Сергеевна увидела Бородина с тоненькой черноволосой девушкой. Бородин заметил, что мастер смотрит на него, поднял руку в приветствии и, когда музыка умолкла, подвел к ней девушку.

— Татьяна Сергеевна, познакомьтесь: Катя. Татьяна Сергеевна, давайте в этот прощальный вечер с вами помиримся.

— Разве мы поссорились, Шурик?

— Мы с вами, Татьяна Сергеевна, друг к другу охладели, — сказал Бородин.

— Ох, Шурик, что ты за человек? Все слова с языка, ни одного из сердца.

— Плохой я, Татьяна Сергеевна, хуже меня в цехе только один Никитин.

Испортил настроение! Это еще что такое, при чем здесь Никитин? Взглянула на Катю: хорошая девочка, спокойная, ухоженная. Красивая задерганная Лилька ей не чета. Эта не будет плакать и кричать, как та. Молча перестрадает, когда Шурик отойдет от нее.

— У Никитина есть душа, только жаль, что вся она отдана машинам. А у тебя есть душа, Бородин?

— Что я тебе говорил? — воскликнул Шурик. Восклицание относилось к Кате. Оно означало, что Шурик говорил о своем мастере Кате, и Татьяна Сергеевна своими словами о душе сейчас это подтвердила. — У меня есть душа, — сказал Шурик, — большая и разноцветная — розовая, голубая, желтая, — как связка воздушных шаров.

— У него душа появится потом, может быть в армии, — сказала Катя. — Станет одного определенного цвета. Но совсем не значит, что это будет хорошая и добрая душа.

Татьяна Сергеевна внимательно, с одобрением посмотрела на Катю. И Лавр Прокофьевич, слушавший их разговор, поднял брови.

Музыка молчала. Те, кто жаждал танцев, поглядывали на оркестр, мальчишки из ПТУ играли в догонялки, носились как угорелые, толкая нарядную публику. Девчонок, их сверстниц из того же училища, не отличишь от заводских, такие же модницы, а эти — волосатики в казенном обмундировании; бегают, визжат, как недоумки. Еще не получали зарплаты, не натянули на свои ноги узкие, ушитые джинсы. Приходят, влезают в душу, находят свою Свету, потом вот так собираются в Доме культуры, прощаются с конвейером, с ней, со своей свистящей мальчишеской молодостью.

Кто это рядом с Верстовской? Бог ты мой, да это же «практиквант» Могилкин. Ну, Надька, ну, оторва, ведь лет на пять, на шесть постарше мальчишечки.

Лавр Прокофьевич тронул ее за локоть:

— И ты вот так все время с ними?

— Как?

— Как вот с этим Шуриком. Вникаешь в их жизнь, учишь…

— А куда денешься? — ответила она. — Такая работа.

Лавр Прокофьевич понял наконец свою Татьяну. Душа у нее щедрая, открытая, вот и по влезали они все туда, молодые и скорые. А он не догадался вовремя цыкнуть на них: «Потише, голубчики, полегче. Самое первое, самое главное там — мое место».

— Лаврик, побудь одну минутку, мне надо Багдасаряну что-то сказать.

Багдасарян поглядел на нее и одернул полы пиджака, приготовился к неприятности. Костюм новый, коричневый, пиджак надет поверх белого свитера. Хорош, а пропадает. Из-за кого? Из-за умницы-разумницы, самостоятельной пигалицы Сони Климовой. Стоит Соня, не востребованная на танец, рядом с Мариной, как травинка рядом с подсолнухом. Марина кавалерам отказывает, а Соню, похоже, никто не приглашает.

— Виген Возгенович, не сердитесь на меня, что опять не в свое дело лезу. Хочу, чтобы мои девчонки с конвейера не скучали. Вон стоят Марина и Соня. Пригласите на танец Марину.