Конвейер

Ася окинула ее взглядом: ничего Света, средненькая, но личико серьезное, не глупое. Могло бы что и получше в качестве первой любви приплыть к нашему берегу. Никогда не думала об этой минуте Ася: ни в школе, ни на заводе Коля ни одну из девчонок не выделял. Подумала с удивлением: что же это я? Света появилась, а у меня никакого волнения. Может, оттого, что у сына глаза не горят и Света глядит на него обыденно. У Аси с Колиным отцом тоже при других все очень спокойно выглядело. Знает она это спокойствие! А может быть, вообще между ними ничего такого, что ей подумалось? Поглядела издали на сына, стоящего рядом со Светой: нет, не просто они рядом. И тут же новая мысль, отозвавшаяся в сердце досадой: а почему именно Света? Не поехал бы в лагерь, и не было бы никакой Светы.

— Мало того, что у тебя кривой бок, так у тебя еще нога с подтягом!

Шурик Бородин шел рядом с Лилей Караваевой, и та чуть не плакала от его шуточек. Через несколько часов им расставаться, а Шурик не смог отказать Соловьихе, проторчал полдня в цехе. Лиля места себе не находила, а он слушал там, как верещит, стреляя в него глазами, Верстовская. Парням такие нравятся. Им вообще нравится, когда на них вешаются.

— В самом деле, — не унимался Шурик, — я тебя ни с кем никогда не перепутаю. Хоть через сто лет увижу — какая-то кривобокая, ногу тянет — и тут же на колени: Лиля, любовь моя, наконец-то встретились!

Через сто лет. Ни разу не сказал: Лиля, останься, как мы жить будем друг без друга? Все только языком молотит. Домой в гости позвал. Отец — заслуженный артист, диктор на радио. Мать — тоже артистка, только в театре. Бабка — музыкантша, для приработка к пенсии детей для поступления в музыкальную школу натаскивает. Конечно, среди таких людей ей, Лиле, надо уметь держаться. Хуже всего, если и дома Шурик будет задевать ее своими шуточками, тогда Лиле ничего не останется, как спросить у его родителей: «Он что у вас, придурок?» Родителям такой вопрос, конечно, не понравится, Шурик будет опозорен, а ей останется только улыбнуться и уйти. Лучше его заранее предупредить.

— Может, хватит? — спросила она. — Не думай, что мне легко идти в незнакомый дом, к незнакомым людям. Если ты и дома будешь вот так со мной разговаривать, то родители твои не поймут, зачем ты меня привел.

Когда-то Надька Верстовская, послушав, как Лиля разговаривает с комендантом общежития, сказала ей: «Ты умеешь соответствовать». Это Лиля и сама знала. Школьные учителя были о ней разного мнения: одни считали ласковой, доверчивой, другие зазнайкой и грубиянкой. Она бы им всем могла соответствовать, все до единого считали бы ее ласковой и доверчивой, но не хотела, нужды не было.

К Бородиным Лиля шла с болью в сердце: скоро уезжать. Эту боль не могло вытеснить волнение: сумею ли понравиться, смогу ли соответствовать его родителям? Конечно, Лиля не Верстовская, которая, нахлобучив парик, думает, что стала похожа на артистку. Такую персону она в доме Бородина изображать из себя не будет. Она приехала из деревни, работала на конвейере и от этого ни перед кем отказываться не собирается. Не похоже, что недавно из деревни? А с кем вы можете сравнивать? С тетками, которые мед на базар привозят? С подростками из интернатов, которые, приехав на экскурсию, толпами набиваются в автобусы? Так они в городе в школьных спортзалах живут, им ни одежду погладить, ни помыться как следует негде. А настоящую деревенскую, такую, как Лиля, на улице от ваших городских отличить невозможно. В парикмахерскую пусть продавщицы бегают, башни из волос выстраивают. Лиля шампунем волосы вымоет, и они шелковым водопадом закрывают плечи. И яркие кримплены не для нее. Сейчас в моде старушечья, невзрачная ткань. Беленький воротничок или кружавчики по вороту. Но главное — обувь. Тут уж не ешь, не пей, а туфли должны быть самые дорогие.

— Мои родители, — сказал Шурик, — люди замечательные. Но дело в том, что они не родители. Им очень хочется быть таковыми, но у них ничего не получается. Ты им понравишься.

— А зачем? — спросила Лиля. — Какое это теперь может иметь значение?

До Шурика словно впервые дошло, что они расстаются. Он остановился, повернулся к ней лицом, схватил за плечи.

— Лилька, клянись, что в своей деревне или куда тебя еще занесет ты ни с кем, никогда, ничего! Клянись, кривобокая! Клянись, что будешь сидеть, глядеть в окно и ждать меня!

— Сколько ждать?

— Сколько надо. Клянись.

— Клянусь! — Лиля произнесла это слово шепотом и так же тихо попросила: — Сам тоже поклянись.

— Я сразу поклялся. Ты моя четвертая и последняя любовь. Те три — это детство, милые воспоминания, а ты — на всю жизнь. Не обращай внимания, что я кого-то любил до тебя. Если бы была одна любовь, то это серьезно: ах, моя первая, единственная любовь, как хороши, как свежи были розы! А три — они взаимоуничтожаются. Теперь признавайся, сколько раз ты была влюблена?