Конвейер смерти

Начхим выбил дверь ногой. Картина была живописной! Огрызки, окурки, бутылки, банки, банановая кожура, стаканы, презервативы. Все беспорядочно валялось на полу. Стол был завален недоеденными яствами и недопитыми поллитровками. В койке копошилась обнаженная парочка, которая не обращала ровно никакого внимания на вошедших. Этот дуэт был уже просто не в состоянии осмысливать реальность происходящего из-за обильного пьянства и нескончаемого совокупления. Обессилевшего прапорщика, не способного к передвижению, отнесли на гауптвахту. Девицу заперли в комнате и приставили к двери караульного. Утром в камере начался допрос.

На вопрос командира: «Где деньги?» – прапорщик, потупив глаза в пол, ответил:

– У Ленки.

Замполит охнул:

– Все?!

– Угу! – подтвердил прапорщик.

– Сильна! Ну, дает девка! – восхитился начальник особого отдела.

– Да уж, дает и еще как дает, – согласился Золотарев и тотчас распорядился: – А ну, сюда ее! И пусть спрятанные афгани несет.

Ленка явилась опухшая, с помятым лицом и сильным запахом перегара, но с пустыми руками.

– Лена! Где денежки? – вкрадчиво спросил замполит.

– Все там же, не буду говорить грубо где! В том самом месте!

– Лена! Верни деньги! Они не твои! – продолжал настойчиво уговаривать Золотарев.

– Не отдам! – взвизгнула девица. – Я их честно заработала! Неделю пахала под этим жеребцом! Из сил выбилась. Не отдам, хоть расстреливайте. Можете выслать домой за аморалку. Я за год такую зарплату не получу!

– И вышлем! – пообещал особист полка. – Вышлем за проституцию и хищение денег. Эти афгани принадлежат полку! Обыщем перед отъездом и конфискуем. Возвращай по-хорошему!

Ленка разрыдалась, впала в истерику, но, поплакав полчаса, смирилась с неизбежностью утраты внезапно приобретенного состояния. Золотарев великодушно разрешил оставить подарки. Забрали только афгани. Девушку отпустили заливать горе водкой. Прапорщика через неделю выпустили из гауптвахты и вернули на горную заставу. Народ смеялся: мол, одно радовать должно обоих – получили массу удовольствия.

Что стало с «пайсой» далее – история умалчивает. Дошла хотя бы часть денег для работы с агентурой по адресу – неизвестно. Но Золотарев и главный особист не просыхали месяц, в результате чего очутились в реанимации. Началась белая горячка.

* * *

Опять очередная нелепая жертва войны! Мы возвращались в полк после рейда в районе Мирбочакота. Боевые действия прошли без потерь. Как всегда, броня была облеплена солдатами. Муталибов сидел в башне и нечаянно или из любопытства щелкнул тумблером на каком-то пульте (БМП новая, только с завода). Сержант услышал сверху хлопок и какие-то вопли. Он выглянул из люка и остолбенел. Авлеев правой рукой держался за обрывок левого рукава, из которого хлестала кровь, заливая броню. Руки до плеча просто не было. Из обрывков рукава торчала обломленная кость и свисали клочья кожи, жилы и мясо. Мандресов с трудом перетянул жгутом предплечье, пережал артерии. На попутке довезли парня до инфекционного госпиталя, благо он был рядом. Спасли.

Проклятье! Как много небоевых потерь! Глупых и нелепых. Оказалось, что Муталибов запустил ПТУР, который реактивной струей и оторвал руку у сидящего сзади медика. БМП пришла снаряженная противотанковым комплексом, а ракеты технари почему-то не убрали на склад. Зачем нам ПТУРы? Танков-то у духов нет! Падая, боевая часть ракеты разнесла в щепки передвижную ремонтную мастерскую. Будка – в щепки, «Урал» загорелся, водителя контузило. Кошмар! Попали, не целясь. Нарочно не придумаешь! Неосторожные выстрелы обязательно летят точно в цель. А вот если б метили куда-нибудь конкретно, то неизвестно, попали бы или нет…

Глава 17. Глупость или предательство?

Последняя неделя пребывания Подорожника в полку превратилась в хмельной загул. Это был неиссякаемый источник спиртного, к которому мог припасть любой из гостей комбата: танкисты, артиллеристы, пехотинцы… И когда, казалось бы, источник должен был иссякнуть, из госпиталя выписался начальник артиллерии полка, с которым Чапай тут же схлестнулся, и загул возобновился с новой силой.

Пару раз появившись в казармах, Иваныч оглядывал подчиненных мутным взором и отдавал какие-нибудь бесполезные распоряжения. После этого комбат пополнял запас водки, брал свежее белье и вновь исчезал в санчасти. Днем он принимал процедуры, а вечером пировал на позициях боевого охранения. Так продолжалось дней десять, и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, оргия прекратилась. Прибыл сменщик из Львова, майор Махошин. Он сразу мне не понравился. Круглолицый, гладенький, ухоженный майор излучал самоуверенность и самовлюбленность. С его лица не сходила глупая снисходительная улыбка. Но хуже всего было то, что он совершенно не умел разговаривать с людьми. Речь звучала обрывисто и бессвязно.