Конвейер смерти

– Я в Т-термезе з-знал одного т-такого з-замполита полка. 3-заикался б-ольше м-меня и н-ничего – к-командовал. П-поначалу п-посмеивались, а потом п-привыкли, – ответил я, улыбаясь кривой улыбкой.

* * *

Нормальная речь восстановилась через два дня. Сутки сна и сутки отдыха сделали свое дело. Постепенно я ожил.

Пока обретал речь, молчал и много размышлял. Кто мы все? Мы – пыль, зерно в жерновах военной машины, которая перемелет нас в муку и не заметит. Мы – единицы в статистической отчетности. «Погиб при исполнении служебного долга». «Пал смертью храбрых». «Пропал без вести». «Погиб при исполнении воинского долга». «Погиб в боях за Родину». Меняются только формулировки, за которыми не виден человек. Его боль, страдания, несчастья не заметны. Радости, семья, мечты, надежды – пустяк. Маленький пустячок по сравнению с высшими интересами государства, общества, с великим построением развитого социализма.

Была такая мать в России – Степанова. У нее был муж и десять сыновей. Началась война с фашистами, и муж с подрастающими сыновьями уходили на фронт. И погибали мальцы один за другим. Погиб и муж. Последних двух сыновей убили весной 1945 года. Военная машина Советского Союза и фашисты без малейших эмоций перемололи всех. Не оставили матери ни зернышка, ни семечка. Одни отсиживались в тылу, прятались за бронью, уклонялись. А у простой крестьянки забрали последнего мужика в роду. Власти выскребли, вырвали для войны, а враги уничтожили. Более сорока лет эта женщина жила страданиями и, наверное, проклинала белый свет. Какими словами можно выразить ее горе? Нет таких слов… Поставили матери от благодарного Отечества памятник после смерти. А лучше бы какой-нибудь тыловой чинуша из военкомата в тот последний год войны оставил бы ей хоть одного сыночка. Одну, всего лишь единственную кровиночку, чтобы было кого лелеять, на кого молиться и на кого надеяться. Кто бы мог вытереть ей слезы и поднести больной кружку воды. Кто дал бы ей внуков и правнуков…

Страшна, безжалостна и бессердечна наша военная машина. Металлический, ржавый бронтозавр, не знающий сострадания. Сложнейший организм по уничтожению всего живого. И своего и чужого. В самой победоносной, в самой громкой, с победными реляциями войне умудриться потерять на полях сражений в два с половиной раза больше солдат, чем поверженный противник. Любой ценой! В лобовые атаки! С заградотрядами, с многочисленными штрафбатами! Да и кто она такая, Степанова, в конце концов? Народ. А простого народа всегда было много. И бабы солдат еще нарожают, новых. У нас только мало вождей. Вот их надо оберегать! Потому что они носители высших идей, хранители государственности. Настоящие патриоты! А все остальные – песчинки.

Жизнь человека – просто миг в истории Земли. А история Земли – эпизод в развитии Вселенной. Поэтому боль каждого человека, одной песчинки, незаметна. Умер – и нет твоей боли…

Опять философствую…

* * *

Я был счастлив, что жив, и сладко спал в чистой постели после рейда.

Дверь с ужасным скрипом распахнулась, и в комнату ввалились какие-то люди, при этом гулко грохнувшись головами о шкаф. После удара об дверцу шкафа тела рухнули на пол и засмеялись. Я мгновенно проснулся и прислушался.

– Ах! Черт возьми! Ноги заплетаются. А может, это землетрясение? – услышал я голос комбата.

– Иваныч! Держись за меня! – захихикала Наташка.

– Как же за тебя держаться, если ты упала сверху меня? Сними с лица сиськи, дыхать нечем!

– Ну так вставай!

Послышался стук упавшего плашмя тела.

– Ой! Я не имела в виду, что меня надо сбросить на пол! – послышался женский писк и всхлипывания.

– Ну прости, радость моя! Не хотел. Ты сама свалилась! – оправдывался Подорожник.

– Прощу за два раза, – ответила та, глупо хихикая.

– А за три?

– Не переломись, комбат! – ехидно сказала Наталья.

– Ты меня разве плохо знаешь! Я еще кое на что гожусь! Эй, замполи-ит! Комис-с-с-ар? Спишь? – прошипел негромко Василий Иванович.

Я скромно промолчал, не желая вступать в ненужные разговоры. Сделал вид, что разбудить меня им не удалось.

– Спит Герой! Как убитый. Устал после рейда, умаялся. И прекрасно! Нехорошо выставлять Никифора из собственной комнаты.

Они поставили бутылку и стаканы на стол, звякнули стеклом, чокаясь, и бросились на койку. Завязалась суета с раздеванием. На пол полетели штаны, юбка, куртка, нижнее белье. Мне их приход был не по душе. Возня сопровождалась мычанием, чмоканьем, хихиканьем и шиканьем. Свистящий шепот гулким эхом отражался от стен. Наконец стриптиз закончился. Наступила фаза предварительных ласк, которые перешли в активные действия. Кровать одной спинкой упиралась в тумбочку, а второй – в батарею отопления. Что тут началось! Бум-бум-бум-бум! Громкий и ритмичный стук заполнил комнату. Бум-бум-бум. Частота ударов и скрипов постепенно увеличивалась. Это продолжалось минут десять, а затем раздалось негромкое рычание комбата и всхлип Наташки.

– Уф-ф-ф! – выдохнул комбат и самодовольно заурчал. – Уф-ф-ф! Ну как, довольна?

– Нет, только размялась. Наливай! И по новой!