Координаты неизвестны

Но как-то в полдень каратели вновь нагрянули. На площади солдаты принялись устанавливать высокий столб. Чего-то там мастерили. Всем стало ясно — строят виселицу. Потом опять народ согнали на площадь. Вскоре подъехал грузовик с солдатами. Машина остановилась под виселицей. Последовала команда, и стоявшие в кузове машины солдаты спрыгнули на землю. Борта грузовика опустились, на открытой площадке остался человек в разодранной рубахе. Руки у него были связаны, лицо в кровавых подтеках и ссадинах, но он стоял с гордо поднятой седой головой.

По толпе мгновенно прокатился глухой шумок. Жители признали своего бывшего старосту. Оказывается, это он возглавлял вооруженных людей, которые напали на обоз и перебили немцев вместе с комендантом. Но несколько дней спустя этот небольшой партизанский отряд был обнаружен карателями и окружен. В неравном бою командир был ранен и взят в плен. Теперь гитлеровцы привезли его, чтобы публично казнить.

С речью выступил очкастый офицер — новый комендант. Он возмущался тем, что бывший староста оказался партизаном. Но тут загремел голос человека с грузовика. Он сразу заглушил визгливый голосок немецкого офицера.

— Граждане, люди русские! Знайте, для русского человека, пусть в прошлом кулака, нет ничего дороже Отечества! И да будет проклят тот, кто пойдет против него!.. Бейте, товарищи, этих гадов! Они хотят поставить нас на колени, а вы отвечайте им топором да вилами, берите оружие. Красная Армия…

Длинная очередь из автомата прервала гремевший в морозной тишине голос. Немецкий комендант не выдержал. Публичная казнь не состоялась… Услышав выстрелы, люди разбежались. Убрались восвояси и оккупанты.

В ту же ночь виселица пошла на дрова. А бывшего партизана люди проводили в последний путь со всеми почестями. На могилу его Саня Ячменев возложил венок из еловых веток.

Морозы в ту зиму стояли крепкие, дороги замело снегом, и немцы больше не показывались в селе, словно их и не было. Но люди по-прежнему жили в напряжении и страхе.

Пришла весна, набухли почки, зазеленела листва, наконец наступили жаркие летние дни, а немцы так и не появлялись. Все приободрились — зима придет, и вовсе не заявятся. Но этим надеждам не суждено было сбыться.

Саня Ячменев услышал тревожные крики, когда шел к колодцу за водой. Он осмотрелся и увидел вдали, на проселочной дороге, ведущей в село, колонну машин. Опрометью кинулся домой.

— Ма-а-м! — закричал он, еще не добежав до крыльца. — Немцы едут!

Мать так и застыла у корыта с бельем. И только когда Саня снова крикнул: «Немцы, мама!» — она опомнилась, вместе с Саней выбежала на крыльцо. Колонна фашистов уже остановилась на площади. Солдаты спрыгивали с машин. Когда пыль немного улеглась, Саня сказал матери:

— Эти, мама, какие-то другие. Все в черном, смотри…

У женщины захолонуло сердце. Она знала, что самые страшные гитлеровцы носят черную форму. Они-то и угоняют парней и девушек в Германию, не щадят и детей…

— Ты, сыночек, прячься-ка лучше, мальчик мой. Боюсь я за тебя. Беги в лес, сынок…

Прибежали две сестренки и младший брат Сани, наперебой стали рассказывать, что немцы выгоняют всех на площадь, будут куда-то переселять, повезут в автобусах.

— Такие большие, красивые, мама, автобусы!

Мать бросилась к окну: на окраине села уже стоял фашистский часовой. Что же делать?! Послышался шум мотора, перед домом остановился грузовик с фашистами. Мать только и успела сказать:

— Сыночек, беги, родной, прячься. Скорей, скорей!

Саня привык слушаться мать с первого слова. Сурово взглянул он на сестренок и брата. Они поняли его, прижались к матери.

Саня выбежал во двор и увидел, что фашисты стоят у каждой избы. Но он не растерялся. За огородом, неподалеку от дороги, чернел овраг, заросший бурьяном, крапивой и татарником. Мать ужаснулась, увидев, как сын нырнул в овраг.

Сане обожгло лицо, руки, в босую ногу впилась колючка, но он полз по дну оврага, не отдавая себе отчета, куда и зачем ползет. Из села доносились выстрелы, крики женщин, плач детей, остервенелый лай и визг собак. Сане показалось, что он услыхал лай своего любимца Серко. Сердце тревожно забилось. «Наверное, зашли к нам во двор… — думал Саня. — Неужели опять маму побьют? Будут про отца спрашивать».

Раздалась автоматная очередь, и сразу замолчал Серко. Еще не понимая, что произошло, мальчик съежился, словно стреляли в него. Он весь превратился в слух. Шум, крики все нарастали, приближались к оврагу. Плач детей, причитания женщин перекрывали гортанные, резкие выкрики оккупантов: «Рус, шнель! Шнель!» Раздался выстрел, какая-то женщина заголосила:

— Ой, моя дытына! Где моя дытына, люди добры?! За што загубили изверги мою дытыну, за што?!

Ее голос заглушал другой:

— Не пойду никуды. Не пойду… Что хотите делайте! Не пойду!

Опять выстрел, и крик женщины оборвался…

«Неужто убили?» — в страхе подумал Саня.

Колонна проходила рядом с оврагом. А Саня лежал, словно в бреду. Он не чувствовал боли ни от ожогов крапивы, ни от колючек. Лежал, кусая губы, готовый вот-вот расплакаться от бессилия.