Копчёная селёдка без горчицы

Довольно правдиво — я разговаривала с мисс Маунтджой. Пока я не скажу прямо, что это она мне сказала, я не совершу никакого особенного греха. Если не считать грех умолчания. Фели вечно разглагольствует по поводу грехов проступка и умолчания, пока глаза не начинают крутиться, как приманка для рыбы.

— Тильда Маунтджой… — произнесла она после долгой паузы. — Ясно… Говори дальше.

— Ну, я просто делала кое-какие записи по истории Букшоу, видите ли, и когда я просматривала кое-какие старые бумаги в отцовской библиотеке, я наткнулась на некоторые довольно ранние документы.

— Документы? — требовательно спросила она. — Что за документы?

Она попалась на наживку! Ее мысли были написаны на ее лице так же ясно, как если бы были вытатуированы на щеках.

Старые документы, связанные с Никодимусом Флитчем и хромцами? — думает она. Вот моя возможность выдернуть ковер из-под дорогой, невыносимо скучной старой Тильды с ее невнятными документами в журнале Исторического общества хромцов. Бывшая библиотекарша будет посрамлена! Я покажу ей, что может вынести на свет настоящее исследование.

И так далее.

— О, просто старые клочки и отрывки, — сказала я. — Письма к одному из моих предков, Люциусу де Люсу, о том, о сём… Просто большое количество имен и дат, — добавила я. — Ничего особенно интересного, боюсь.

Это была вишенка на сахарной глазури, но я сделаю вид, будто отмахиваюсь от нее как от чего-то неважного.

Она уставилась на меня сквозь линзы, словно орнитолог, неожиданно натолкнувшийся на редкого пятнистого коростеля.

Теперь пришел момент полного молчания. Если мои слова не воспламенили до крайности ее любопытство, то ничто не поможет.

Я почти ощущала жар ее взгляда.

— Есть что-то большее, — произнесла она. — Что это? Ты не говоришь мне всю правду.

— Что ж, — выпалила я, — на самом деле я думала попросить вас, чтобы мне позволили обратиться в хромцы. Мы, де Люсы, вовсе не англиканцы, видите ли, много лет мы были католиками, но Фели рассказывала мне, что хромцы были нон… нон…

— Нонконформистами?

— Да, точно — нонконформистами, и я подумала, поскольку я и сама нонконформист… Что ж, почему бы не присоединиться?

В этом было зерно истины: я припомнила, что один из моих героев, Джозеф Пристли, первооткрыватель кислорода, одно время был священником секты диссентеров в Лидсе, и если это было достаточно хорошо для достопочтенного Джозефа…

— Было много дебатов, — задумчиво произнесла она, — нонконформисты мы или диссентеры,[43] что касается нашего воссоздания…

— Значит, вы хромец!

Она изучала меня долго и сурово, как будто раздумывая.

— Есть те, — сказала она, — кто трудится, чтобы сохранить устои, которых придерживались наши праотцы. Это не всегда легко в теперешние времена…

— Не имеет значения, — заявила я. — Я бы отдала все что угодно, чтобы стать хромцом.

И отчасти это была правда. Я представила, как радостно хромаю по тропинке, вытянув руки для сохранения равновесия, и покачиваюсь, словно канатоходец, сильно шатаясь от одной изгороди к другой.

«Я хромец!» — буду кричать я каждому, кто пройдет мимо.

Словно я хромаю в Сент-Ивс…

— …чрезвычайно любопытно, — говорила женщина, когда я вернулась к реальности. — И твой отец в курсе твоих побуждений?

— Нет! — в ужасе ответила я. — Пожалуйста, не говорите ему! Отец очень незыблем в своих обычаях и…

— Я понимаю, — сказала она. — В таком случае это будет наш маленький секрет. Никто, кроме тебя и меня, не будет ничего знать.

Опля!

— О, благодарю вас, — выдохнула я. — Я знала, что вы поймете.

Пока она трещала про Акт о веротерпимости,[44] Акт о пяти милях,[45] графиню Хантингдон[46] и связи с кальвинистами, я воспользовалась возможностью осмотреть комнату.

Осматривать особо было нечего. Кровать, конечно же, которая, теперь, когда у меня появилось время подумать об этом, напомнила мне Великое ложе из Вейра[47] в музее Виктории и Альберта. В дальнем углу возле окна стоял маленький столик с электрическим звонком и маленьким чайником для кипячения, заварочным чайником «Браун Бетти»,[48] коробочкой печенья и чашкой с блюдцем. Реджинальд Петтибоун явно не имел обыкновения завтракать со своей женой.

— Хочешь печенья? — спросила она.

— Нет, спасибо, — ответила я. — Я не употребляю сахар.

Ложь, но отличная.

— Ты такое необычное дитя, — заметила она и, взмахнув рукой в сторону коробочки, добавила: — Тогда, может быть, ты не против принести мне штучку? У меня нет таких правил.

Я подошла к окну и потянулась к коробочке. Поворачиваясь, я случайно бросила взгляд наружу — вниз, на огороженную территорию за задней дверью магазина.

Там стоял ржавый зеленый фургон с открытыми дверями, и я сразу же поняла, что это тот самый, что я видела около Ивового особняка.

Пока я наблюдала, откуда-то снизу в поле зрения появился мощный мужчина в рубашке с короткими рукавами. Это был человек-бульдог — тот, который чуть не поймал меня в каретном сарае!

Разве что я жестоко ошибаюсь, должно быть, это Эдвард Сэмпсон с Рай-Роуд в Ист-Финчинге, чье имя я нашла в бумагах, лежавших в бардачке.