Копье и Лавр

— Ты прав, Мараний, — сказал наконец император. — Отступать уже поздно. А Джохар будет предан каре за ослушание.

От этих простых слов по спине Марания, несмотря на жар, пробежали мурашки. Он не раз видел, как Аббас лично бьет своих детей за одно неугодное слово. Страшно подумать, что сделают с принцем, задумавшим развязать войну раньше времени, через голову отца и владыки.

Впрочем, Джохар давно напрашивался. А его, Марания, ждет следующий, победный ход.

— Но как же вторжение, о император? Кто возглавит его?

— Во главе флота встанет знатный и верный человек, способный выждать до возвращения Тамриз. Твое рвение достойно награды, Мараний, — Аббас произносил слова одобрения, но лицо его оставалось холодным. — Ты примешь командование флотом и войсками. Ответственность за взятие Орифии лежит отныне на тебе.

Флотоводец с трудом сдержал выражение ликования на лице. Наконец-то. В совете мужей войны он давно был в тени, его советы отвергались, его мнение затмевали воинственные крики Джохара. Посмотрим, как-то теперь будут смотреть на него военачальники и флотоводцы!

Мараний поклонился и уже открыл рот, чтобы выразить императору благодарность.

— А примут ли Марания сыны сатрапов?

Блаженный Хемен. Только не он.

Гнусная фигура в черных одеждах возникла у края бассейна столь незаметно, будто соткалась из водяного пара. Мараний метнул полный ненависти взор на бледное лицо незваного гостя. Баррад Дарафалл ответил бесстрастным, немигающим взглядом.

— Дарафалл! — гневно вскричал император. — Как смеешь ты входить к нам без спросу?! Или живот твой хочет отведать палок?

— Я лишь хотел напомнить владыке о часе приема снадобий. Долг заставил меня обидеть достойного Марания и вмешаться в разговор, меня не касающийся.

Мараний уже набрал в грудь воздуха, чтобы ответить наглецу. Он хорошо знал, как этот белокожий язычник способен вскружить голову императору.

Но Дарафалл не дал ему вставить слово.

— Принц Джохар собрал под своим началом знатнейших юношей. При всем уважении к почтенному Маранию, за ним они никогда не пойдут. Флот даже не выйдет из гавани.

Мараний с великим трудом заставил себя хранить самообладание. Нельзя повторять ошибок Джохара, нельзя срываться на колдуна. Он только того и ждет, чтобы перед властелином выставить тебя дураком.

— Я вернейший и многоопытный флотоводец владыки, — сказал сквозь зубы Мараний. — Я крушил стены Димнора и разорял биссинские гавани, когда нынешние сатрапиды еще не родились на свет. Мое слово на море закон.

— Это так, Мараний, — чародей не трудился уже вставлять в речь вежливые эпитеты «почтенный» и «достойный». — Это так, когда ты ведешь по волнам чернь. Но, увы, дед твой был простым чайханщиком и потчевал путников жарким из ослиного пениса. Любой сатрапид сочтет позором подчиняться внуку такого человека.

Лицо Марания посерело. Его семья приложила немало усилий, чтобы при дворе забыли эту историю. Но от бледной гадины ничто не могло укрыться. Должно быть, бесы пустыни сходились с колдуном в безлунные ночи, чтобы нашептывать позорные тайны.

— Хеменовы кости!

Аббас II вскочил во весь рост, расплескав по плитам горячую воду. Наложницы спешно выскочили из воды и бросились прикрывать наготу повелителя роскошными одеждами. Император готов был взорваться от гнева и растерянности.

— По-твоему, чародей, мы не можем ни прекратить поход, ни отнять командование у наглого Джохара? Ты, видно, спутал нас с этой голозадой иштой, у которой нет своей воли!

Злосчастная бербарка как раз встала перед Аббасом на колени, чтобы повязать пояс на его одеяниях. Вне себя от ярости, император пнул ее коленом в лицо. Девушка вскрикнула и с шумом упала в бассейн; фонтан воды плеснул под ноги Маранию и Дарафаллу. Когда невольница вынырнула, с ее губ и ноздрей бежала кровь.

Уже в тот момент у Марания мелькнуло подозрение: почему безбожник так спокоен? Вспышка бешенства владыки не заставила колдуна даже моргнуть единственным глазом, черная фигура не сдвинулась ни на шаг. Чародей остался стоять, где стоял, и смотрел на императора с выражением спокойного любопытства.

— Так знай, Дарафалл: за свою дерзость ты и будешь расхлебывать эту куруфь!

Последнее слово означало на языке империи человеческие испражнения.

— Мараний, выйди вон!

— Но, мой император…

Взгляды Аббаса и Марания столкнулись, и у флотоводца похолодело в животе. Он понял, что испытай он терпение владыки еще хоть на минуту, и живым из дворца он уже не выйдет.

Мараний покинул зал для купаний с отвратительным чувством, что сегодня он проиграл очень важную битву.

А пакостнее всего было выражение лица Дарафалла, которое Мараний приметил прежде, чем покинул зал. На лице чародея читалось удовлетворение. Будто и гнев императора, и непрошенное приказание были именно тем, чего он ждал.

***

Усталый конь из отцовских конюшен промчался к причалу, сбавил шаг, остановился. Джохар оскалил зубы в гримасе раздражения: он узнал черный плащ и гладкое бледное лицо всадника.

— Да будет славным имя доблестного Джохара! — Баррад Дарафалл быстрым шагом подошел к принцу и склонил голову.

— Поди прочь, белая немочь. Я занят.