Копье милосердия

Напильник здорово пригодился и ему, и его товарищам по несчастью. Они давно сговаривались бежать с галеры, но вот как это сделать, никто не знал. Все жили надеждой и ждали какого-нибудь удобного случая. И напильник стал для невольников ключом к двери, за которой их ждала свобода.

Из-за опасения предательства напильником воспользовались только те, кому можно было доверять. Это соседи Ивашки и Лаврина по скамье — Митка, Никита, Юшко и Павлец. Когда запорожец разбудил их и наказал быть готовыми, в глазах галерников появился волчий блеск — за свою свободу они готовы были перегрызть горло любому.

Когда перевозили порох, невольникам удалось уворовать и спрятать среди сухарей два мешочка с огненным зельем. Достав припрятанный порох, Ивашка пополз по куршее к корме, где под балдахином расположились на ночь реис Гасан-бей, чорбаджи и тридцать янычар-ветеранов, служивших на галере. Подсунув мешочки под полог, Болотников просыпал от них дорожку из пороха к своей скамье, а затем попытался поджечь его тлевшим фитилем. Но успевший отсыреть за время морского похода порох никак не хотел загораться. Он то вспыхивал, то затухал.

Эти неудачные попытки разбудили часовых; расслабленные близостью родной земли, они забыли о своем долге и спали, как сурки. Один из них крикнул:

— Ты что, собака, делаешь с огнем?!

Минута была критической. Невольники помертвели. И только в Ивашку словно вселился некий незримый дух, который ответил за него — легко и непринужденно:

— Хочу перед сном трубку выкурить, да фитиль отсырел, — он показал янычару фитиль и огниво вместе с трубкой.

— Гяур проклятый, — пробормотал успокоенный янычар. — Смотри у меня. А не то присыплю тебя плетью.

Часовые успокоились, но тут проснулся Гасан-бей и поинтересовался у янычар, что за шум среди ночи. Получив объяснения, он свирепо выругался и приказал часовым повысить бдительность. Наверное, его мучили дурные предчувствия.

Все это время, пока капитан разговаривал с янычарами, бедные невольники млели душой. Им уже казалось, что все потеряно, и их ждет неминуемая расправа. Только Лаврин хищно скалился и прикидывал, как сподручней обезоружить ближнего часового; он решил продать свою жизнь подороже.

Приказ капитана исполнили, но без особого рвения. Какое-то время янычары бодрились и ходили по палубе туда-сюда, но тяжелый морской переход в штормовую погоду отнял слишком много сил даже у этих бездельников, и вскоре они опять крепко уснули.

— Что будем делать? — тихо спросил Митка Кружилин.

— То, что намеревались, — жестко ответил Болотников.

Как-то так получилось, что он, едва не самый младший из всех, стал авторитетом среди галерных гребцов. Ивашка разумел грамоте, был начитан и быстро выучил несколько языков, что в среде невольников разных национальностей дорогого стоило — он стал как бы связующим звеном между галерниками. Даже побывавший в разных передрягах Лаврин Шрам принял его главенство как само собой разумеющееся дело.

— Нужно добыть огня, — сказал Ивашка. — Фитилем отсыревший порох не подожжешь. Ждите…

С этими словами он тенью метнулся к камбузу, где всегда тлели уголья. Болотников особо не скрывался. Тяжелые плотные тучи закрыли луну и стало темно, как в преддверии ада. Поэтому разглядеть его часовые не могли, а тем более услышать: Ивашка превратился в бесшумный сгусток мрака.

Камбуз сотрясался от могучего храпа повара-толстяка. Ивашка на ощупь взял один из разделочных ножей и, зажав осману рот ладонью, недрогнувшей рукой вонзил ему клинок прямо в сердце, по самую рукоять. Повар умер, даже не дернувшись.

Болотников достал из очага тлевшую головню, завернул ее в какую-то тряпку и отправился в обратный путь. Неожиданно его осенила еще одна мысль, и он, нимало не тушуясь, подошел к спавшим мертвым сном янычарам, собрал с десяток сабель, лежавших отдельно, на коврике, и притащил их гребцам. Получив оружие, Лаврин даже замурлыкал от радости, словно кот на завалинке. Когда в руках у казака его верная подруга, сабля, то и сам черт ему не брат.

Ивашка раздал сабли, приказал приготовиться и поднес головню к пороху. Узкая огненная дорожка побежала по куршее и, как показалось невольникам, нервы которых напряглись до предела, раздался страшный взрыв. На самом деле это была иллюзия. Взрыв оказался не очень сильным, и тем не менее он убил, покалечил и выбросил за борт около десятка янычар; за ними попрыгали в воду и десятка два живых, предположив спросонку, что на галеру напало вражеское судно. А на остальных, оглушенных и перепуганных до смерти, набросились гребцы, без жалости убивая и калеча своих недавних мучителей.

Болотников первым добрался до комита, у которого находился ключи от ножных кандалов, которыми гребцов приковали к банкам. Главного надсмотрщика ранило разлетевшимися после взрыва древесными щепками, но он все же попытался сопротивляться. Ивашка уклонился от его сабли и с ходу, яростно оскалившись, рубанул комита по правой руке. Раздался вопль, и надсмотрщик рухнул на палубу рядом со своей отрубленной правицей.