Копейщики

- Ты прав рыцарь, - Отье нерешительно остановился на полпути к двери. - Папских легатов и солдат Людовика нужно направить по ложному следу. Думайте, Роже, думайте!

- А что, если сегодня же, пока Монсегюр не обложили со всех сторон, послать нескольких доверенных братьев с поручением в крепость, ну, скажем, в Монреаль де Со? Дать им обманку, обставить всё таким образом, чтобы посторонние глаза заметили их поспешный секретный отъезд. Отправить тайными оленьими тропами. Распустить слух, что в сундучке – святыня альбигойцев. Пусть зароют ящик где-нибудь под стенами внутренних укреплений замка. Пусть Монреаль де Со, построенный графами де Фуа по образу и подобию ротонды Гроба Господня, сослужит реликвии последнюю службу.

- Так действуйте, Роже! Что же вы стоите? – епископ одобрительно посмотрел на рыцаря и поманил за собой гостью.

Бертран Отье и монахиня, вновь накинувшая на плечи плащ госпитальера, вышли к лестнице, ведущей в недра донжона. Проповедник из рук одного из солдат, стоящих на страже в арке прохода, взял зажжённый факел, отослал охрану во двор, дождался, пока стихнут шаги, и повёл гостью вниз.

Потайной рычаг привёл в движение ничем не примечательную каменную плиту. Комната, в которую они вошли, едва могла вместить десяток человек.

В подземелье было сухо и прохладно. В противоположной от входа стене в небольшой нише стоял ящик, обитый бронзовыми пластинами. Отье подошёл, открыл крышку маленьким ключом, который он достал из складок одежды, и жестом пригласил монахиню подойти поближе. В сундучке на боку лежал невзрачный медный кувшин. Рядом желтел пергамент, туго скрученный в свиток и перевязанный бечевой.

Бережно вынув сосуд, епископ передал его гостье. Свет факела, закреплённого на стене, отразился в глазах христополитанина.

- Смотрите. Видите вот эту надпись? – Он указал на печать, закрывающую горлышко сосуда.

Монахиня молча кивнула головой.

- Вот вам свиток, где наши клирики и архивариусы выписали из старых иудейских книг, найденных катарами на Святой земле, всё, что касается вот этой строки, - альбигоец указал пальцем на буквы, составляющие на белом металле печати слово «ковчег». - И помните, открыть этот кувшин можно только в нужное время в нужном месте. Узнать, когда это время наступит - теперь ваша задача. Мы этого сделать не успели.

Гостья уложила дар катаров в сундучок, закрыла крышку, закутала свою драгоценность в плащ и поклонилась епископу.

- Прощайте, - дрогнувшим голосом произнесла она, резко развернулась и поспешила вверх по лестнице.

- Прощайте, - негромкое эхо, казалось, следовало за ней по пятам. Далеко наверху свет яркого солнечного дня указывал монахине дорогу.

Через четверть часа тем же подземным ходом женщина, переодетая монахиней, в сопровождении своей охраны покинула замок. В лесу их ждали лошади. К седлу одной из них старший из латников крепко привязал небольшой сундучок.

А ещё через полчаса с западной стороны замка открылось окно, и в руки трёх рыцарей, переминавшихся с ноги на ногу у подножия скалы, был опущен ящичек, как две капли воды похожий на переданный странной гостье. Не прошло и минуты, как осёдланные кони почувствовали на своих спинах тяжёлых седоков. Оруженосец отпустил поводья лошадей и поспешил к воротам крепости. Старший из верховых достал из-под верёвки, которой была перевязана шкатулка, небольшой свиток, прикреплённый к посылке, засунул его под кольчугу, и всадники, осторожно пустив коней вниз по тропе, пропали из виду вместе с сундучком.

Летом 1243 года армия крестоносцев взяла Монсегюр в кольцо осады.

Пятнадцать рыцарей и пятьдесят солдат почти год противостояли нескольким тысячам опытных бойцов под руководством сенешаля Каркассона. Крепость пала 16 марта 1244 года. Двадцать пять защитников крепости покончили жизнь самоубийством. Катарские проповедники, монахи и укрывшиеся в замке жители окрестных селений, не отрёкшиеся от своих убеждений, в тот же день были сожжены на кострах у подножия горы. Двести человек почти одновременно задохнулись в дыму и обратились в пепел, унесённый свежим ветром Лангедока к ослепительному Солнцу, равнодушно смотревшему вниз на окрашенные кровью стены полуразрушенного замка.

Глава 3 1249 г.

«Нельзя обижаться на богов Эллады, нельзя призывать в свидетели идолов Римского пантеона. Нельзя гневить господа нашего Иисуса Христа. Я взял от жизни всё, что хотел».

Давно пережитые волнения и тревоги спустя добрых два десятка лет всё ещё пробуждали воспоминания короля.

Сидя на высоком удобном стуле своего grapheum[106] в Палермо, Фридрих левой рукой поглаживал лежащую рядом на старом mensa scriptoria[107] корону королей Иерусалима. Она досталась ему так легко, что, казалось, сам дьявол положил в ладони победителю мусульман этот кружок из золота грубого литья.

Даже сейчас он хорошо помнил тот день, когда с борта тамплиерской галеры впервые увидел Святую землю.