Копи царя Соломона

Никто не возражал против этого предложения, а потому мы свернули с дороги, прошли к ручейку, журчавшему неподалеку, и скоро развели прекраснейший огонь, соорудив костер из сухих веток. Отрезав несколько порядочных ломтей мяса антилопы, которое мы с собой захватили, мы принялись поджаривать их, насадив на концы заостренных палочек, как это делают кафры, после чего съели их с полным удовольствием. Насытившись как следует, мы закурили трубки и впали в такое блаженное состояние, что, право, можно было его назвать райским в сравнении со всеми перенесенными нами невзгодами. Около нас весело журчал ручей, протекавший среди зеленых берегов, густо заросших чудными воздушными папоротниками гигантских размеров, по имени «девичьи кудри», и перистыми кустами дикой спаржи; теплый ветерок шелестел листами серебряных деревьев; горлицы ворковали кругом и какие-то чудные птицы, с яркими, блестящими перьями, стремительно перепархивали с ветки на ветку, сияя, точно живые драгоценные камни. Это был сущий рай!

Волшебная прелесть окружающей местности и сладостное сознание, что опасности миновали и что мы наконец достигли обетованной земли, – все вместе привело нас в тихое настроение…

Вдруг я вспомнил про Гуда и стал искать его глазами, недоумевая, куда же он делся. Вскоре я увидел его на берегу ручья, в котором он, очевидно, только что выкупался. Он был в одной фланелевой рубашке и тщательно занимался своим туалетом, со свойственной ему привычкой к величайшей чистоте, которая обнаруживалась при всякой возможности. Он выстирал свой гуттаперчевый воротничок, вытряс и вычистил панталоны, жилет и куртку и теперь аккуратно складывал все эти принадлежности своего гардероба, грустно качая головой при виде многочисленных дыр и прорех, образовавшихся на них за время наших злополучных странствий, что, впрочем, было довольно естественно. Потом он взял свои сапоги, стер с них всю пыль и грязь горстью папоротниковых листьев, взял кусок сала, предусмотрительно отрезанный с этой целью от мяса антилопы, и до тех пор натирал их и чистил, пока они не приняли почти что приличного вида. Тогда он основательно осмотрел их через свое стеклышко, надел и приступил к новой операции: вынул из маленького дорожного мешочка, который вечно таскал с собой, карманный гребень со вставленным в него крохотным зеркальцем, и начал разглядывать себя. Очевидно, он остался крайне недоволен тем, что увидел, и сейчас же принялся причесываться с величайшим старанием.

«Надеюсь, он не вздумает бриться», – подумал я.

Однако так оно и было. Он взял кусок сала, которым только что смазал свои сапоги, и тщательно выполоскал его в ручье. Потом опять начал рыться в своем мешочке и вытащил маленькую карманную бритву. Затем он сильно натер себе салом подбородок и щеки и принялся за бритье. Очевидно, это была довольно мучительная операция, потому что он порядочно морщился и даже стонал, а я просто надрывался от внутреннего смеха, глядя на его отчаянные попытки справиться со своей щетинистой бородой. Ну не смешно ли, право, что человек до такой степени из кожи лезет, чтобы выбриться с помощью козьего сала в таком месте и при таких обстоятельствах? Наконец ему кое-как удалось довольно порядочно выбрить всю правую сторону своего лица и подбородка. Но тут я увидел, что прямо над его головой что-то вдруг сверкнуло.

Гуд вскочил, разразившись бранью; если бы не безопасная бритва, уж конечно, он перерезал бы себе горло. Я тоже вскочил, но без брани, и увидел следующее: шагов за двадцать от того места, где я был, и за десять от Гуда, стояла кучка людей. Все они были очень высоки ростом, с медно-красной кожей, у некоторых были черные перья на головах и короткие плащи из леопардовой шкуры. В первую минуту я только это и заметил. Впереди всех стоял юноша лет семнадцати, с поднятой рукой и наклоненным телом в позе греческого дискобол. Очевидно, то, что сверкнуло в воздухе, было какое-то оружие, брошенное его рукой.

Пока я их рассматривал, от группы отделился старик воинственного вида, схватил юношу за руку и что-то сказал ему. Тогда они направились к нам. Между тем сэр Генри, Гуд и Омбопа успели схватить свои ружья и подняли их с угрожающим видом. А туземцы все продолжали приближаться. Мне пришло в голову, что они не имеют никакого понятия о том, что такое ружья; иначе они, конечно, не отнеслись бы к ним с таким презрением.

– Опустите ружья! – закричал я своим, в полной уверенности, что нашу безопасность мог обеспечить только мирный образ действий.

Они послушались, а я выступил вперед и обратился к тому старому дикарю, который остановил юношу.

– Привет! – сказал я по-зулусски, решительно не зная, на каком языке с ним объясняться. К моему величайшему изумлению, он понял меня.

– Привет! – отвечал старик и заговорил с нами хотя и не по-зулусски, но, во всяком случае, на наречии, которое было с ним до того сходно, что мы с Омбопой понимали его без всякого затруднения. Впоследствии мы узнали, что это племя говорило на старом зулусском языке, от которого произошел современный.