Копья Иерусалима

Ночь шла своим чередом. Луна плыла по прояснившимся, усыпанным звездами небесам. Деревья, схваченные морозом, чуть потрескивали. Зябкие птицы сбились в кучу, чтобы сохранить то тепло, что еще у них осталось, но мороз пробирался сквозь перья, впиваясь в их нежную белую кожу. Белки устраивались поудобнее в своих дуплах; они не боялись холода, запасшись орешками, которых им хватит до весны, и выглядывали наружу лишь для того, чтобы полюбоваться редким солнечным лучиком. Барсуки спали парами в глубине своих нор. Хорьки, куницы и ласки бродили с пустыми животами в поисках добычи. Лисы, приветствуя друг друга саркастическим смехом, спускались к деревне в надежде добраться до курятника. Совы на своих бархатных крыльях перелетали поляны; их тени скользили по мхам и обледенелым листьям.

Сколько же лет, увенчанная зубцами, возвышалась эта башня в самом сердце густого леса, защищая покой счастливого семейства? Под двускатной крышей дома кто-то спал, а кто-то и бодрствовал. И это были не только стражники, несшие караульную службу. Сквозь витражи часовни проникал слабый желтоватый свет. Тонкий лучик падал из трехлепестковой прорези ставня. Ночной сторож с удивлением смотрел на это необычное освещение. Пронзительный ветер дул из-за зубцов башни. Над маленькой жаровней можно было погреть руки, потом снова вернуться на свой пост. Что могло случиться такой ночью? Кто отважится выйти в лее, кроме разве заблудившегося странника? Вдали, насколько хватало глаз, вставали стволы деревьев, растущих так тесно, что их сухая листва сливалась в густой, темный, курчавый войлок. Месяц опускал к горизонту свои острые рожки. Человек отошел от амбразуры, заглянул во двор и снова посмотрел на огни в часовне и за ставнями. Жаровня, вспыхнув от налетевшего порыва ветра, осветила ярко-красным светом складки пелерины, в которую он завернулся от холода, и капюшон, надвинутый на шлем. Ступени винтовой лестницы заскрипели. Стражник насторожился, крепко сжав в руке лук. Было время обхода; сержант Юрпель не жаловал сонливых. Он тоже облокотился о зубец башни и проговорил:

— Хозяин молится Богу и девица жжет свечку.

Он глубоко вздохнул. Стражник отлично видел, что тот не прочь поговорить, что слова так и вертятся у него на языке, но, уж конечно, чесать-то им не след. Но он все-таки отважился спросить:

— Занятный малый этот пилигрим, а?

Юрпель пожал плечами и переменил тему:

— Если холода продержатся, завтра выпадет снег.

— При таком ясном небе?

— Тучи находят с рассветом.

— Возможно. Мне снег слепит глаза. Через какой-нибудь час я уж ничего не вижу. Моя стража в снег — пустое дело!

— Да ты уж отдежуришь к тому времени!

— Э! Иногда он лежит всю неделю и даже дольше. Дойдет и моя очередь.

— Дойдет!

— Вот бы узнать, почему хозяин все молится, он ведь строг насчет порядка, да и вздремнуть любит — возраст требует!

— А ты у него сам спроси.

— И именно сегодня! В часовне-то холодно, как на улице!

— Протри глаза! Твоя смена пока не кончилась, а я еще загляну к тебе!

Пока Юрпель спускался, воин ворчал себе под нос:

— Загляну-загляну, а сам-то спать пошел, в тепло! Ну, кончайся же, чертова ночь, нагляделись уже на тебя! Чтоб ты сдохла!

Часовня вряд ли заслуживала своего наименования. Она заключалась в выбеленных известкой стенах, перекрытых размалеванным дощатым сводом. Украшением служило единственное древнее распятие, которое местный умелец грубо наметил в стволе дерева, сохранив местами наплывы коры. Кроме него, была еще одна деревянная статуя, исполненная с несколько большим тщанием; она изображала крестоносца, обнимающего жену. Он, в остром шлеме, и она, закутанная в свою вуаль, — пара стариков, прижавшихся друг к другу в порыве сдержанной, безгрешной нежности, трогала за душу. Так было представлено возвращение из Иерусалима: отец и мать господина Анселена, весьма обедневшие, но несказанно богатые взаимной любовью, не чаявшие ничего иного, кроме врат райской обители.

Алтарь был сложен из позеленевших камней и накрыт плитой с вырезанным на ней крестом. Вот и все… Нет, я забыл шлем, щит и меч старика отца, посвященных им святой церкви. Истертые плиты каменного пола были столь же влажны, как и камни снаружи. Еще там стояли три скамьи и кресло с кожаной спинкой. Анселен зажег свечу и сел в кресло. Подперев рукой подбородок, он глубоко задумался…

Не удивляйтесь, милые братья, если я поведаю вам мысли каждого, кто был там в ту достопамятную ночь. Один за другим, не исключая и рыцаря Рено, все они поделились ими со мной.