Копья летящего тень. Антология

Лилиан искоса посмотрела на него. Она никогда не принимала всерьез этого Штейнбока–Коробова, хотя он уже третий год пытался ухаживать за ней. Он делал это терпеливо и упорно, с той же основательностью, которая была ему присуща и во всем остальном: в написании и защите диссертации, в административной карьере, в женитьбе на дочери выдающегося преобразователя природы Ивана Ивановича.

Что он нашел в Лилиан? В ней было нечто такое, что, независимо от обстоятельств, неизменно кружило ему голову. Иногда Виктор Лазаревич ловил себя на мысли о том, что он мог бы, пожалуй, зажать Лилиан в каком–нибудь углу и даже… изнасиловать ее… Да, он вожделенно мечтал о ее стройном, гибком теле, о прикосновении к ее тонкой коже, под которой просвечивали голубоватые жилки. А ее волосы!.. Солнечные космы, теплые, как летние сны! Случалось, она даже снилась ему, и она всегда убегала, недоступная, нетронутая…

Маша только посмеивалась над этим увлечением мужа.

Пройдя босиком по ковру, я незаметно села за стол, исподлобья оглядывая собравшихся. Мелкобуржуазная советская вечеринка: иностранцы, чтобы не умереть со скуки, «наблюдающие» телевизор; остепененные университетские дегенераты вроде Виктора Лазаревича, жадно хватающие глазами осетрину и грудь молодых девиц; негры и французы, австрийцы и граждане обоих немецких государств — весь мир тянется к этому роскошному столу, чтобы потом по одиночке бегать в дезодорированный, розовый от туалетной бумаги и только что купленного нового унитаза сортир… Но что же здесь делает Лилиан? Что здесь делаю я сама уже три года, после знакомства с Машей на университетской турбазе? Неужели я так одинока, что мне некуда больше пойти? Или меня, как и все это мировое сообщество, влечет бесплатный ужин на японском фарфоре?

— Нет, — сказала я громко, поставив на место хрустальный бокал с шампанским, — мы живем так, словно Ленин не умер!

Все вмиг прекратили жевать и глотать и повернули ко мне головы, и даже Виктор Лазаревич прекратил свои нудные приставания к Лилиан.

— Вы думаете, что Ленин жил, жив и будет жить? — не унималась я.

Маша непонимающе переглянулась с мужем. Неужели два–три глотка шампанского могли спровоцировать такое?

— Слушай, Лиля, — кокетливо блеснув алмазными сережками, сказала она, — Дай людям спокойно поесть!

— А ведь Ленин умер, — не обращая на нее ни малейшего внимания, зажав в руке вилку, с вызовом произнесла я, — давно уже умер, а вы этого не заметили!

— Ну и что? — с досадой оборвал меня Виктор Лазаревич. — Что ты в связи с этим хочешь нам сообщить?

Всех забавляло мое идиотское выступление, и пора уже было кончать, еда остывала в тарелках, шампанское теряло игристость. Взглянув для воодушевления на Лилиан, я рявкнула на едином дыхании:

— Трупу место на кладбище!

— Ура, — мрачно констатировал Виктор Лазаревич, — советую тебе посетить с пионерской экскурсией мавзолей.

Виктор Лазаревич смотрел на меня не только с досадой. «Еще одно такое выступление, — подумал он, — и я перестану пускать ее сюда». Разумеется, кроме него самого никто не мог сообщить о моем поведении начальству, но, тем не менее… Что позволяет себе эта Лиля Зенина? Кто она такая? Лаборант кафедры философии. Букашка. Ничто. Самодеятельная выскочка. Протеже какого–то там бывшего профессора Пахомова, которого быстренько спровадили на пенсию после того, как он имел неосторожность намекнуть, что верит в телепатию. И зачем ее вообще держат на кафедре? На кафедре марксистско–ленинской философии!

Виктор Лазаревич мысленно представил себе мой двадцатисемилетний жизненный путь. Средняя школа с золотой медалью. Ладно, допустим. Поступление на физический факультет университета. М–м–м–м–м… Статья в каком–то философском сборнике. О природе физической реальности. Галиматья! Благосклонность со стороны профессора Пахомова? Чушь! Пахомов верит в телепатию — какой он после этого ученый? И вообще он, кажется, уже умер… Не мешало бы начальству разобраться с этой Лилей Зениной.

Чай пили в саду. Виктор Лазаревич вытащил из сарая огромный трехведерный самовар, наколол щепок, раздул горящие угли. Всему этому он научился у Ивана Ивановича, большого любителя самоваров, сундуков, икон, резных ложек и прочей русской экзотики. Любовь Ивана Ивановича к русскому квасу, блинам и щам была такой великой и стойкой, что в сравнении с ней уничтожение маленькой, ничем особенно не примечательной речки Воронеж было событием незначительным и будничным. Можно подумать, что он уничтожил только одну эту никчемную речушку! И когда другие любители русского кваса спрашивали у Ивана Ивановича в тесном кругу — например, во время патриархально обставленной охоты на кабанов, рысей и лосей, — почему его единственная дочь Маша вышла замуж за еврея, Иван Иванович с достоинством отвечал, что, во–первых, Маша вышла замуж за декана и за будущего доктора наук, а во–вторых, Виктор Лазаревич русский и к тому же патриот.