Копья летящего тень. Антология

Вздохнув, Леонид Павлович вспомнил почему–то о своем первом детском страхе. Он нес из магазина банку со сметаной и остановился возле чахлого, росшего прямо из асфальта, куста сирени: на ветке сидел молодой майский жук. И тут страшный грохот обрушился на него. В соседнем доме вылетели стекла, люди побежали куда–то, заплакали дети. Банка со сметаной вывалилась у него из рук, сметана разлилась на асфальт… К домам медленно подползало облако черного дыма. И новая взрывная волна обрушилась на ничем не защищенную улицу, снова из окон посыпались стекла, и совсем рядом, в поле зрения прохожих, в небо взметнулось оранжевое пламя и новое, желто–серое облако поползло на дома. С остатками сметаны в разбитой банке, он бежал со всех ног домой, так до конца и не поняв, что произошло.

Однажды, когда ему было уже лет четырнадцать, отец взял его с собой на экскурсию. Заводские «улицы» представляли собой длинные трубопроводы с узкой асфальтовой полоской, вдоль которой отчаянно — но безуспешно — пытались расти какие–то кусты. Трубы тянулись не только по земле, но и над головой: они опускались и поднимались, ныряли под землю и снова выходили на поверхность, и в некоторых местах сквозь толстый слой изоляции с шипением просачивался белый, ядовитый пар. Курить на заводских «улицах» было строжайше запрещено. Над зданиями цехов возвышались огромные трубы — и над каждой из них полыхало круглые сутки желтое пламя: это сгорал ядовитый газ. И в этих газовых камерах работали десятки и сотни людей, в три смены, чтобы ни на миг не остановилось производство…

Вздохнув, Леонид Павлович снова посмотрел на плавно качающиеся под окном тополя и нехотя поплелся в другую комнату, где его ждали двое соседок, обряжавших мать, и Люба. Взявшись с четырех концов за сложенное вдвое покрывало, на котором лежала покойница, они разом приподняли тело и понесли в другой конец комнаты, где на двух табуретках стоял гроб. Тело матери было таким легким, словно это была давно высохшая мумия. Да, ее тело стало поразительно маленьким, почти детским, но выражение бледно–серого, с желтизной, лица было по–прежнему жутким, угрожающе–агрессивным, пальцы рук были скрючены, ноги сведены предсмертной судорогой. Казалось, что в последние мгновенья своей земной жизни Таисия Карповна боролась с какой–то нездешней, нечеловеческой силой, так и не сумев одолеть ее.

На нее надели «выходной» — по советским временам — очень приличный костюм, клочковатые седые волосы упрятали под белую старушечью косынку, скрюченные руки сложили на груди и накрыли простыней, а сверху положили материю со старославянскими церковными надписями — на тот случай, если душа Таисии Карповны направится прямиком в рай.

Место на кладбище было уже выбрано, на заводе были заказаны бесплатный автобус и железная ограда, оставалось только дождаться приезда сестры Галины. Набальзамировав тело, Полищук уверил Леонида Павловича, что можно спокойно ждать еще три–четыре дня.

***

Ночью Леонид Павлович проснулся от странных звуков: то ли шороха рвущихся обоев, то ли скрежета выдергиваемых из досок гвоздей, то ли еще чего–то… Сев на постели, он прислушался. Рядом, посапывая носом, словно ребенок, спала Люба. Больше ничего не было слышно. Решив, что ему все это показалось, он снова накрылся одеялом, свернулся калачиком, чтобы быстрее согреться, закрыл глаза. И тут он снова услышал звук, на этот раз другой: еле слышные, почти невесомые шаги…

«Что за черт?..» — с беспокойством подумал Леонид Павлович, до предела напрягая слух. Да, он явно слышал чьи–то мелкие, семенящие шаги. Так ходила его мать, когда могла еще ходить!

— Не может быть!.. — прошептал он, вмиг обливаясь холодным потом. — Неужели Полищук ошибся?..

Шаги приблизились к двери его комнаты — и он совершенно окаменел от страха, не зная, что и думать. Потом шаги отдалились, теперь они были слышны из коридора — быстрые, неровные, семенящие.

Леонид Павлович сам не мог понять, почему он так испугался. В конце концов, могла быть и ошибка. А может быть, он боялся того, что весь этот кошмар будет продолжаться дальше: жуткая вонь, нечистоты, которые они с женой не успевали убирать, пролежни, вопли, невозможность никуда отлучиться даже в выходные…

Он снова прислушался. Все было тихо. Он долго лежал без сна и слушал, слушал… но все было абсолютно тихо. И когда за окном стало светлеть, он осторожно опустил на пол ноги, словно боясь, как в детстве, что кто–то вылезет из–под кровати и схватит его, нащупал теплые шлепанцы, шагнул к двери. Осторожно приоткрыв ее и убедившись в том, что в коридоре никого нет, он подошел к ЕЕ комнате, дверь в которую была открыта.

Мать по–прежнему лежала в гробу, в том же самом положении, с подоткнутым под подбородок полотенцем, со сложенными на груди скрюченными руками. «Слава Богу…» — с облегчением подумал он, ощущая острое желание закурить, хотя Люба строго запрещала ему делать это. И он пошел на кухню, просунул руку в свой тайник на полке, достал пачку сигарет. При этом он заметил, что дверца холодильника открыта.