Копья летящего тень. Антология

Ближе к полуночи небо заволокло темными низкими облаками, тревожно покачивающимися над городом; ветер стал порывистым и заставлял раскачиваться огромные тополя за окном; где–то вдали, на окраине, уже, видимо, шел дождь и небо то и дело озарялось вспышками далеких беззвучных молний. Это еще более усугубляло состояние организма, доведенного до нервного напряжения. Неосознанный страх в душе боролся с чувством стыда. Отступать казалось постыдным — словно признавал над собою власть более слабого; так утром бывает неловко за боязнь ночной темноты, ибо ужасный призрак на деле оказывался всего лишь забытым на спинке стула халатом.

Передвинув кресло в очерченный посередине кухни круг, я затеплил свечу, поставил на зажженную газовую конфорку жаровню, сдерживая дрожь в руке, высыпал на нее полупорошок–полукашицу, и быстро вернулся в кресло. Губы сами стали шептать вызубренные за день слова заклинания, а для глаз перестало существовать все вокруг, кроме квадрата жаровни с горсткой серого зелья на ней.

По мере того, как металл накалялся и влага окончательно покидала сотворенный мною состав, воздух небольшого помещения наполнился сложным ароматом, похожим то ли на запах тлеющего сена, то ли на многоступенчатый обонятельный каскад аптечно–кухонного свойства. С легким потрескиванием и шипением порошкообразная масса едва заметно пошевеливалась, начиная дымиться.

Я ждал, когда жаровня раскалится докрасна, травянистый холмик вспыхнет фейерверком и превратится в горстку пепла, естественно завершая этим мои «колдовские» потуги. А потом, добродушно посмеиваясь над собой, можно будет выпить водочки из запотевшей бутылки — за завершение эксперимента, принять душ и со спокойной душою улечься спать.

Но пламени не было. Жаростойкий порошок принял форму маленького круглого блина, края которого подрагивали на начинающем краснеть металле, выстреливая струйками дыма. Наконец, шевеление началось и в центре — так на мгновение напрягается, словно спружинивается, бумага перед тем, как вспыхнуть. Сильный сизый дымок заструился к потолку. Удивительно: он не лез в глаза, не окутывал меня, не распространялся по кухне, но я отчетливо ощущал его слегка удушающий запах.

Ни на миг не отрывая взгляда от жаровни и находясь в уверенности, что скоро и само основание для дыма должно исчезнуть, я обомлел и инстинктивно вжался в кресло, подняв глаза чуть выше. Да, это был он, Солодовский. Я не видел лица — оно словно не выткалось, но в очертаниях головы, где наблюдалось подобие лысины; в сложенных на животе, словно поджатые лапки, руках; в самой согбенности прозрачной серой фигуры, почти упирающейся в потолок, угадывался покойный профессор.

Все прочее перестало для меня существовать. Я видел, как он тревожно, будто слепой, слегка поворачивает голову из стороны в сторону — как бы принюхиваясь. Затем послышался сдавленный осторожный вздох, и голос, в котором не было ничего живого — серый, однотонный, бесплотный голос, но он мог принадлежать только Солодовскому и никому другому:

— Зачем я вам нужен?

Звук старой, заигранной, шипящей и поскрипывающей пластинки — через невидимую, но явную толщу.

До боли в пальцах я сжимал подлокотники кресла. Глаза устали от напряжения, хотелось опустить голову, но я не мог оторваться от призрачной серой массы. Наконец, совладав с пересохшим горлом, сипло спросил:

— Вы — профессор Солодовский?

— Да, я был им.

— Идея преждевременного старения и генной мутации — ваша?

— Мое исполнение. Желание возникло у человека по фамилии Гория, от которого я зависел. Но он умел только желать, а я открыл механизм. Зачем вам это? Мне нет покоя. Все тревожат меня из–за этого. Разве мало я сделал и другого?

Подавшись вперед, вперившись глазами в дымные очертания, я, вероятно, был похож на следователя, для которого важно лишь успеть спросить.

— Это было оружием?

— Да.

— Оно осталось?

— С таким не расстаются. Когда говорят, что уничтожено все, говорят почти правду. Один, оставленный в пробирке, вирус ни увидеть, ни взвесить, ни пощупать нельзя.

— Вам было страшно?

— Мне было интересно.

— Смотреть, как умирают дети?

— Видеть, как действует вирус.

— И сейчас вы не раскаиваетесь?

— Сейчас уже поздно.

— А при жизни?

— Я должен был это сделать.

— Кому — должен? Гория?

— Есть силы более сильные.

— И сейчас?

— Всегда. Если свет нельзя погасить, то надо зажечь такой огонь, перед которым свет померкнет.

— Вы убеждены в своей правоте?

— Все забудут, что это сделал я, но будут жить в страхе перед сделанным мною. Ваша мечта — постичь тайну света, я же был послан увлечь тайной тьмы.

— Вы в аду?

— Я — дома. Мне мешают люди, такие, как вы.

Стоящий над раскаленной жаровней, над синим пламенем конфорки призрак, казалось, поджаривался. Но это инквизиторство не мешало ему. Я клял себя за то, что, вызубрив заклинание и последовательность действий, не подумал над вопросами. Зная, о чем хочу спросить, все же не сформулировал их четко и ясно, и теперь приходится расплачиваться за это.

— Почему вы не спрашиваете меня о том же, о чем и все — к примеру, сколько вам осталось жить? — продолжал он.