Копья летящего тень

Через стекло, отделяющее студию от аппаратной, было видно, как голова Воронцова расплывается, будто была соткана из дыма. Его руки продолжали передвигать бумаги на столе, грудь дышала, но от головы остался только подбородок. Потом растворился и он, увлекая за собою в безмерность и шею.

В аппаратной повисла напряженная тишина. Все приросли к креслам, боясь пошевелиться. Из динамика доносился легкий шум, совмещенный с высоким удаляющимся свистом — будто снаряд быстро улетает вдаль.

…Об этом случае потом говорили бурно, но недолго. Не то чтобы забыли, но старались не вспоминать, потому что заметили — как только разговор касается того дня, почему-то сразу становится дискомфортно и жутко, словно растворившийся Воронцов вот-вот снова возникнет из воздуха.

* * *

…Такая вот история приключилась с моим приятелем Юрием Никитичем Воронцовым. Насколько мог, насколько мне позволено разумом, я где описал, где домыслил ее.

Конечно, она имеет свое развитие и свое продолжение. Но чтобы понять, для этого надо полностью изучить оставшийся архив, а это дело не одного месяца, ведь люди творческих профессий обрастают неимоверным количеством всяких бумажек, каждая из которых им кажется важной. Но если мне удастся обнаружить что-либо новое, я тут же сообщу вам об этом. Так, на всякий случай. Вдруг пригодится.

1997

ВИЗИТ С ТОГО СВЕТА

Со мною часто случаются самые что ни на есть мистические истории. Наверное, им нравится происходить именно со мною, потому что потом они получают вторую жизнь в рассказах. Удивительно другое: нередко в случившееся не верят даже те, кто принимал в них самое что ни на есть непосредственное участие. Так было и на сей раз.

Являя собою ярко выраженный и очень распространенный сейчас в мире тип работомана (или, как еще говорят, трудоголика), я не имею обыкновения без дела засиживаться в редакциях и «отдыхать». Что делать — у каждого свои недостатки, у меня такой вот, патологический. Но что-то заставило меня именно в тот день расслабиться и заболтаться с коллегами за чашкой кофе. Тут-то и открылась дверь, и вошел невзрачный, заезженного вида человек.

Надо сказать, что нас было четверо, и из всех — лишь я один не сотрудник редакции, а человек «забегающий», попросту — автор, хотя и частый. Поэтому не только застать меня именно в этом кабинете трудно, но и попросту вычислить, когда я в нем могу появиться — невозможно, ибо я и сам того не знаю.

И все же, войдя в комнату, человек, не представившись и никого ни о чем не спрашивая, подошел именно ко мне и, вперив в меня немигающий взор, назвал мое имя.

— Да, это я и есть, — только и оставалось мне подтвердить очевидное.

— Конечно, — устало согласился он, будто и не сомневался, — я не задержу вас, только соблаговолите принять вот этот пакет.

С этими словами он вынул из древнего, обшарпанного, имевшего когда-то то ли желтый, то ли коричневый цвет портфеля, обычный конверт без марки и протянул мне. После чего повернулся и направился к двери, которая так и оставалась открытой.

— Постойте! — пришел я в себя. — Кто вы и что это?

— Там все написано, — с тою же непроницаемостью на лице монотонно изрек незнакомец, — и адрес мой там указан. Простите за вторжение, позвольте откланяться…

Стоило ему выйти, как коллеги стали тут же подшучивать то над посетителем, то надо мною, но мне было не до шуток: что-то тревожное вселилось в душу, вытеснив былую беспечность. Надо ли говорить, что я тут же вскрыл конверт и углубился в чтение.

* * *

«Уважаемый господин литератор!

Не знаю, как принято у вас — придумывать истории или списывать их с жизненных ситуаций, но кое-чему из написанного вами я поверил, особенно в последние месяцы. Посему именно с вами и решил поделиться тою странностью, каковая, заполонив последние месяцы моего существования, лишила меня счастья покоя. Полагаю, вы не сочтете за великий труд прочесть эти страницы. А уж что делать с ними дальше — ваша воля: то ли выкинете, то ли напечатаете, как одну из своих «историй», — это уже не суть важно.

Все началось полгода назад. После выхода на пенсию предпринял я попытку осуществить давний замысел. Человек я, как вы изволили видеть, пожилой, а потому и людей, которых любил и которые меня любили, рядом остается все меньше. Как говорится, иных уж нет… Вот и овладела мною эта естественная в моем возрасте идея — описать свою долгую жизнь.

О, лучше бы она и вовсе никогда не приходила в голову, эта мысль, ибо с нее-то все и началось.

Не имея литературного опыта, поскольку всю жизнь я проработал бухгалтером и даже старшим бухгалтером, я для облегчения задачи решил начать с описания тех, кто меня окружает.