Копия

Через час привезли мать, и Роберт, держа за руки, старался не смотреть на неё, сидящую в кресле, постоянно уводя взгляд в сторону. Ему стало страшно, как она изменилась. Лицо превратилось в бледно-желтую маску, кончики губ опустились вниз, взгляд был сама пустота. Он чувствовал, как её правая рука непроизвольно начала дергаться, а и с гортани выходили лишь хрипы.

Дядя вызвал скорую помощь и уже через десять минут врачи сделали инъекцию нитроглицерина. Доктор ещё раз внимательно осмотрел мать и сказал, что сегодня ей лучше быть у него под наблюдением в больнице. Он говорил очень спокойно, что всё будет хорошо, не давая усомниться в своей правоте, но на самом деле, как настоящий врач, скрыл главное. Это был не сильный стресс, это был инфаркт.

Когда мать уже на носилках помещали в машину, приехала его тетя, которая переговорив с мужем на улице, села в свой автомобиль и отправилась следом за каретой скорой помощи.

В эту ночь Роберт долго не мог уснуть, ворочаясь и просыпаясь каждый раз, как огни фар одиночных машин, поворачивая на улицу, освещали стену напротив в его комнате. Сегодня он забыл задернуть штору, долго смотря в темное окно перед сном, облокотившись на подоконник. Мысль о побеге исчезла оставив после себя полную отрешенность и нежелание к каким-нибудь действиям. Он даже не захотел встать и задернуть штору, а просто развернулся на постели в другую сторону, засунув голову под подушку, стараясь таким способом спрятаться от всего этого. В конце концов, он уснул и уже не слышал звонка домашнего телефона в три часа ночи, на который быстро ответил дядя, держа в полудреме руку на трубке всё это время.

В 2 часа 55 минут первого марта 1987 года Роберт стал сиротой.

У Кейта было ощущение, что на похороны родителей перекрыли все улицы Нью-Йорка и город остановился. Гробы, завернутые в национальные флаги США были установлены сверху на пожарной машине, полностью по бокам обвешанная венками. Роберт вместе с дядей сидел рядом с водителем и молча смотрел на дорогу, где живым коридором на тротуарах стояли люди. Мужчины отдавали честь, а женщины вытирали слезы платками не в силах сдержаться. Весь город знал о произошедшей трагедии. Роберт посмотрел в большое зеркало заднего вида и не увидел конца процессии. Пожарные машины красной лентой уходили за горизонт, мигая проблесковыми маячками. Подъехав к границам кладбища Вудлон, где у входа ожидал оркестр, возглавивший последний путь по широким улицам некрополя, одна группа пожарных сняла гробы и встали за музыкантами, а вторая подошла к машине, взялась за поручни по обоим бортам и торжественно печально, но в то же время очень величественно сопровождала родителей Роберта к месту захоронения. Сидя в машине Кейту казалось, что это всё происходит не с ним, он просто свидетель со стороны, по ту сторону большого лобового стекла. Но только стоило ему выйти из кабины, как ноги наполнилось свинцом, а глаза – влагой. Роберт только сейчас до конца осознал, что он навсегда потерял всё то самое доброе, самое дорогое и любимое в своей жизни. Он хотел закричать, но дрожь в сухих губах помешала, выставив в горле заслон, и ему только оставалось молча вздрагивать всем телом опустив голову, исподлобья смотря на происходящее, держась на расстояние. Роберт не слышал прощальную речь, все звуки вокруг опять превратились в один сплошной мерзкий гул, который вызывал лишь позывы тошноты. Он повернулся к дяде, который стоял сзади, держа его за плечи, и очень тихо, так, что брат отца, нагнувшись, поднес ухо к самим губам, сказал:

– Я хочу в машину.

В теплой кабине Роберт немного успокоился, прекратился шум в голове, и дыхание, больше не сбиваемое дрожью, стало ровным. Детский организм был на грани физического истощения, нервное ему ещё было чуждо, и словно с помощью сработанного предохранителя мгновенно перешел в спящий режим. Кейт провалился в пустоту. Это был не сон, это было отключение.

– Айван! Я понимаю, такие истории не для тебя, но поверь, это не будет мелодрамой.

– Послушай, Роберт. Я знаю людей, которые становились сиротами при таких обстоятельствах, что произошедшее с тобой для них было бы просто неприятностью. Как я понимаю, первую книгу под названием “Детство” ты закончил, значит, завтра начнем вторую – “Отрочество”, – с улыбкой проговорил Стеблин, – время позволяет.

– Где-то я это слышал. Айван, откуда?

– Наверное, в школе, на уроках зарубежной литературы. Лев Толстой – это краеугольный камень русской литературы. А его “Детство”, “Отрочество” и “Юность” – автобиографическая трилогия. У меня русские корни, Роберт.

Кейт захохотал так громко и внезапно, что охранник тюрьмы резко развернулся и направился в сторону камеры. Услышав приближающиеся шаги, Роберт быстро осекся.

– Не знаю, чем вызван твой смех, но реакция мне очень не понравилась. Попробуй объяснить, – в голосе Стеблина повеяло холодом, – я жду.

– Успокойся, ничего личного. Просто всё это время я был уверен, что ты еврей, и готов был заключить пари с кем угодно. Разве Айван не еврейское имя?