Копьё Маары

Они дошли до самого верха, до последней ступеньки. Скрипнула дверь, ребята скрылись за ней и оказались внутри небольшого помещения, служившего когда-то для хранения кухонной утвари, терпеливо ждали Катю, которая сейчас шла последней в сопровождении их необычного провожатого.

Не доходя до верха, Антон взял ее за руку, заглянул в глаза:

– Ты меня простишь когда-нибудь?

Катя задумалась. Еще несколько дней назад ей казалось, что из-за его предательства жизнь оборвалась. Казалось, в ней что-то умерло вместе с его равнодушно брошенным в тот день в лицо «извини». Сейчас, заметив его глаза, полные страдания, увидев эти безрадостные покои, бесконечные ледяные коридоры, в которых он одиноко кружил, как ему показалось, целую вечность, а на самом деле всего несколько дней, она почувствовала сожаление. Сожаление о том, что уже ничего не исправить, ничего не вернуть.

Сожаление, припорошенное, словно инеем, сомнение – а вдруг он здесь случайно? Вдруг у него есть шанс и ему тоже надо наверх? Где его наверняка кто-то ждет?

Антон понял ее молчание по-своему. Он поблек. Глаза потускнели, улыбка стерлась с лица.

– Не говори сразу «нет», хорошо? – прошептал он, заставляя себя выпустить ее руки из своих. – «Нет» – это всегда так безнадежно… Знаешь, если ты когда-нибудь окажешься снова в Красноярске, пожалуйста, найди Магду Ключевскую… Это моя мама… Скажи ей, что я ее очень люблю, – он осекся, – очень любил… Хотя… не надо ее тревожить. Может, ей так легче будет. Прости…

Он шагнул к стене, а в следующее мгновение растворился в ней.

– Антон! – не выдержав, крикнула ему вслед Катя.

– Он уже не слышит тебя, он ушел, – тихо проговорила Аякчаана.

* * *

Вспышка рассекла полночь надвое, выпустила из своего нутра двоих.

– Да что ж ты на юбку мне всю дорогу наступаешь, фанфарон ты этакий! – ворчала Могиня, подбирая сердито подол.

Волхв цеплялся за нее, дышал тяжело и часто:

– Не так быстро! Стар я стал для этой суеты.

Могиня скептически хмыкнула:

– Мару за нос обвести не стар был, а дочь спасать – сразу стар.

Велимудр распрямился, сварливо проворчал:

– Не тебе судить меня…

– Да уж куда мне, – рассеянно махнула рукой Могиня, отошла к деревьям, прислушиваясь.

Волхв приблизился к ней, прошептал:

– Зачем мы сюда пожаловали? Зачем с пути свернули, не дойдя александрийских стен?

– Тш-ш-ш! – Могиня вскинула руку.

Показала вправо: там, в ночной тишине, всего через несколько деревьев от них, слышались голоса.

– Бабушка, что же делать, – девичий голос, плач, – есть хоть какой-то способ ей помочь?

Короткий вскрик и стон, приглушенный, измученный. Неразборчивое бормотание.

– Кто там? – испугался Велимудр.

– Мы это: я, внучка моя Ярослава, Катя и ее подруга кареглазая.

Волхв посмотрел на нее, будто впервые увидел.

Гулко ухнула сова. Ее удивленный крик подхватил ветер, вознес к высоким кронам и спрятал в листве.

– Ох, не к добру это, – прошептал волхв.

– Не к добру будет, если беду упустим…

– Что?

Могиня не ответила, и Велимудр хотел переспросить, но не успел – заметил, как метнулись тени за деревьями, как они оскалились голодными пастями, прошелестели прошлогодней листвой.

– Смотри! – указал своей спутнице рукой.

– А ну-тко, подсоби! – обратилась непонятно к кому Могиня.

По-прежнему не обращая на Велимудра внимания, она внимательно посмотрела в сторону поляны, на которой прятались она сама с внучкой, Катей и черненькой девочкой, набросила на нее темный морок – тот мягко осел на ветви, укутал плотным саваном звуки и голоса. Пробормотала:

– Клинок заговоренный не отвести, не загубив Ярославу, так хоть с этой бедой подсоблю.

Подобное лечится подобным, так говорили древние книги. Черную волшбу можно отменить только еще более черной волшбой, а сделку с черным мороком – еще более жестокой сделкой. Могиня никогда не рискнула бы пойти на это, имей она хоть один шанс спасти внучку. И пока этот шанс был.

Она бросилась наперерез приближающимся к поляне черным теням.

Хлопнула в ладоши, выпуская сноп ярко-белых искр.

– Ох и предсказуема ты, сестрица, – прошептала Могиня, плетя кружева из белого огня, вплетая в него ярко-оранжевые светозары и пытаясь набросить получившуюся сеть на метавшиеся у корней тени. Те по-змеиному шипели, отскакивая.

Белые всполохи в лесу, за деревьями, полыхали серебром, отсекая беду. Она взвилась, коротко вскрикнула последний раз, как подстреленная птица, и обрушилась с шелестом на траву.

* * *

– Ушел, – отозвалась Катя, будто эхо.

На душе стало пусто, но тут же заскреблись сомнения, она уже корила себя за ту заминку в ответе. «Что мне стоило соврать? – ругала она себя. – Он дух, у него и так никакой радости, еще и это теперь».

Она встретилась взглядом с Ярославой – та смотрела на нее в упор и неодобрительно качала головой:

– Не думай даже о том.

«А может, она и права», – подумала Катя с тоской.

Рука ныла нещадно, по венам будто крученую проволоку пустили – все ломило и рвалось изнутри. Стало жарко. Стараясь вернуть самообладание и отвлечься, Катя огляделась.

Промерзшие словно насквозь полки, покрытые толстым слоем инея кастрюли.