Копьё царя Соломона

— А больше ничего не говорили люди? — продолжал спрашивать Элиоз.

— Ничего такого. Рассказывали об этом рыбаке всякие истории, но уж не знаю, все ли это правда. А ты, Элиоз, — тут голос Симона дрогнул и стал просительным, — не утаи от меня, что пишет тебе Анна. Ведь он то будет знать правду. Неужто пробил час?

— Приходи завтра снова, Симон, — вздохнув, сказал Элиоз. — Я прочту тебе письмо Анны, когда получу его от купца.

Посидев еще немного и продолжая ворчать, Симон, наконец, ушел, завернувшись поплотнее в свой плащ, немного подсушившийся возле очага.

Мать и Сидония стали накрывать к ужину низкий стол, близко стоявший возле очага. На стол поставили тяжелый бронзовый подсвечник с толстой свечой, которая бросала неровный свет на тонкую фигуру девушки, сидевшего в раздумье у огня Элиоза и согнувшуюся под бременем лет их мать. Казалось, что каждый думает о своем. Но думали они об одном и том же.

После легкой трапезы, старуха внимательно посмотрела на сына.

— Скажи мне, Элиоз, — тихо сказала она, — как ты думаешь, кто этот человек, который проповедует в Палестине?

Элиоз взглянул на мать и укоризненно покачал головой.

— Откуда мне знать? Я сам думаю об этом. Время пророчества еще не истекло. Но кому дано понять это и как опасно ошибиться. Простой человек не может ничего сказать. Счастлив тот, кому будет дано откровение свыше. А кто я? Раввин ничтожной горсти оторванных от своей родины евреев. Чем я мог заслужить милость Божью, чтобы понять, свершается пророчество или нет. Ведь сведения из Палестины доходили до нас и раньше. Я весь в раздумьях, я не сплю по ночам.

— В год твоего рождения, — настойчиво продолжала старуха, — были знамения. И из Палестины приходят странные вести.

— О знамениях я помню. Старый рабби Иегуда бен Товий много раз говорил мне о них.

— Ты должен сам поехать туда и посмотреть, кто этот человек. Надо расспросить тех людей, которые окружают его, — вдруг неожиданно подала голос молчавшая до сих пор Сидония. Мать и брат повернули головы в ее сторону. Всегда бледное лицо девушки сейчас пылало. Ладони были сжаты в кулачки и прижаты к груди. Вся ее фигура напоминала перетянутую струну — одно неосторожное движение и она лопнет.

— Но я и без этого знаю, кто он! — воскликнула она.

— Успокойся, девочка, — мать бросилась к Сидонии и стала гладить ее по спине. — Конечно, Элиоз поедет, ведь мы тоже много думаем об этом.

— Я не думаю, я знаю. Но почему, почему вы не хотите верить мне, — голос ее задрожал и она зарыдала.

Мать захлопотала вокруг Сидонии. Знаком она показала Элиозу, что Сидонию нужно отвести в спальню и уложить. Сама же она стала наливать из кувшина в серебряную чашечку успокоительный отвар из целебных трав.

Когда девушка перестала всхлипывать и забылась сном, мать и сын перешли в другую комнату.

— Каждый раз так, — горестно вздохнула мать. — Сама начинает эти разговоры, а потом ей становится плохо.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Элиоз. — Может быть девочке открыто то, чего мы не понимаем. Мы живем больше заботами сегодняшнего дня. А она как будто что-то чувствует все время, как будто к чему-то прислушивается. Я как-то сказал ей, что многие подумывают о том, что настало время возвратиться в Палестину. Но она стала так горячо отговаривать. Сказала, что чувствует, что именно здесь должны произойти какие-то события. Когда я ее спросил, что она имеет ввиду, она сказала, что сама не знает, но что чувствует в себе какое-то предназначение. Я просто теряю голову, а ведь все идут ко мне с вопросами, все ждут от меня ответа. Нет, я должен ехать в Иерусалим. Я сам хочу увидеть и все понять.

* * *

На правом берегу Куры, там где уже почти не было домов, на отшибе, стояла римская таверна. Возле нее на коновязи томилось несколько лошадей. Они терпеливо переминались с ноги на ногу и шуршали овсом, насыпанном в мешки и привязанным к их холодным мордам.

Элиоз спешился, привязал тут же свою кобылу и немного постоял, вглядываясь сквозь промозглую февральскую мглу в расплывчатые очертания реки.

Тяжелая дверь таверны, сбитая из местного каштанового дерева, медленно, с тягучим скрипом отворилась, выпуская кого-то наружу. Элиоз зашел внутрь. Внутри таверны внутри было довольно просторно. Народу было не очень много. Под низким потолком плавал сизый дым, в огромном стенном очаге пылали дрова.

На широкой скамье у входа валялись плащи постояльцев. По левую сторону от очага традиционно располагались легионеры римского гарнизона, а по правую — солдаты картлийского царя Фарсмана. Ближе к очагу за низким столом обычно собирались любители игры в кости. По правилам таверны, если игра становилась слишком азартной и страсти накалялись, то и с одной, и с другой стороны подходил кто-нибудь, кто был старшим по званию из присутствующих, и прекращал игру до следующего дня. Поэтому здесь всегда было спокойно. Кроме того, сюда не допускались женщины и не было из-за них драк. Ближайший лупанарий располагался неподалеку, меньше чем в получасе спокойной езды.