Кора

— Не надо, — отвечал он улыбаясь, — не за что благодарить. Между соседями должна быть взаимность, и мы, слава богу, никогда не отказывали в помощи людям честным, а я полагаю, что вы честный молодой человек; глядя на вас, иного не скажешь, и я вполне доверяю вам.

— Я польщен, — ответил я смущенно.

— Итак, сударь, — с улыбкой продолжал этот достойный человек, — оставайтесь с нашей Корой, сколько вам будет угодно. Она умная девочка, вы увидите! Она жила с книгами, и мать никогда не перечила ее вкусам. Кора лучше нашего разбирается в книжках, и вы получите большое удовольствие от ее общества. Я ручаюсь.

— Будь это раньше, — отвечал я, краснея и бросая на Кору робкий взгляд, — я был бы осчастливлен такой милостью. Увы, слишком поздно она пришла! А из-за моего нетерпения…

— Ах, вот оно что, — сказал бакалейщик посмеиваясь, — видите ли, месяца два тому назад это было невозможно, Кора тогда еще не была замужем. Ни один молодой человек, заявись он сюда без намерения жениться на ней, словом — без прямого и честного сватовства, не получил бы разрешения ее матери войти к Коре в комнату. Вы, сударь, должны знать, как нужно блюсти молодую девицу, чтоб не позволить языкам повредить ей. А сейчас дочка устроена, и поскольку мы вполне убеждены в ее честных понятиях, мы и разрешаем ей полную свободу. К тому же, — тут бакалейщик понизил голос, — вы такой бледный и болезненный, что никому и в голову не придет, будто вы способны оттеснить в сторону молодого и крепкого муженька… — Эти слова бакалейщик завершил громким смехом. Я побледнел как смерть и не решался поднять на Кору глаз.

— Постойте, постойте, не гневайтесь на шутку, любезный сосед, не вечно же вам болеть. Возможно, придется и родителям и мужьям посерьезнее следить за вами… А покамест оставайтесь здесь. Кора составит вам компанию. К тому же, думаю, у нее есть что сообщить вам.

— Мне? — воскликнул я, посмотрев на Кору.

— Да, да, — продолжал ее отец, — так, небольшое, тонкое дельце… А в таких вещах молодая женщина разберется лучше, чем старый простак. Ну, я пойду, до свидания, господин Жорж.

Он ушел. Я снова остался наедине с Корой, но на этот раз у нее было тонкое дело до меня. Сейчас она мне скажет свою тайну, откроет, быть может, скорбь своего сердца, свою несчастную участь. В жизни этой девы, такой печальной, такой прекрасной, без сомнения, была великая и глубокая тайна. Ее жизнь не могла идти как у других. Невозможно, чтобы небо, одарив ее столь чудесной красотой, не заставило ее искупить дорогой ценой страдания этот дар. «Наконец-то, — говорил я себе, — она изольет его сейчас на мою грудь, и, может быть, разделив ее скорбь, я ее утешу».

Кора очень конфузилась передо мной. Но вот она порылась в кармане фартука, сшитого из черной тафты, и вынула оттуда сложенную бумажку.

— В самом деле, сударь, это сущие пустяки. Не знаю, почему отец поручил мне сообщить вам об этом. Он должен бы знать, что образованного человека вроде вас естественная просьба не обидит… Не скажи он всего, что только сейчас говорил, я не была бы так смущена, но…

— Перестаньте, бога ради! — закричал я с горячностью. — О Кора, когда б вы знали мое сердце, вы не стали бы колебаться и мгновенно открыли бы мне свое.

— Хорошо, сударь, — сказала Кора взволнованно. — Вот то самое, о чем идет речь. — Она развернула бумагу и подала мне. Я взглянул, но глаза мои были затуманены, руки дрожали, на одно мгновение мне пришлось перевести дух, прежде чем я понял. Наконец я прочел: «Долг господина Жоржа господину колониально-москательному торговцу за услуги, оказанные во время его болезни…

12 фунтов сахарного песку для сиропов и отваров, а также мыло, поставленное его сиделке

Свеча

Василиск — средство от лихорадки

Всего 30 франков 50 сантимов

_________________________________

Получила сполна

Кора***»

Я смотрел на нее с потерянным видом.

— По правде говоря, сударь, — сказала она, — вы, может быть, сочтете эту просьбу нескромной, и вы еще недостаточно хорошо себя чувствуете, чтобы находить удовольствие в занятиях делами. Но мы сейчас в очень стесненном положении, торговля идет так плохо, плата за аренду лавки так велика…

Кора еще долго говорила. Я ее не слушал. Я пробормотал несколько слов и побежал, насколько позволяли силы, за деньгами, которые был должен бакалейщику. Потом я вернулся домой, сломленный душевно, и свалился в постель в приступе лихорадки.

Однако под утро мне в голову пришли весьма разумные мысли. Я спрашивал себя: откуда происходит это высокомерное, идиотское презрение к мелочам обывательской жизни? Откуда идет эта нелепая чувствительность поэтических натур, кои полагают, что марают себя, соприкасаясь с прозаическими нуждами? Откуда, наконец, эта непонятная ненависть к реальной жизни?