Корабельная слободка

Пустеть стала Корабельная слободка после второй бомбардировки. Много хатенок смело ядрами, другие сгорели от зажигательных снарядов… Жители переселялись на Северную сторону, и там, в шалашах, уже жили Белянкины и Спилиоти. Мишук и Жора страшно завидовали Николке и его георгиевской медали. Но Елисей Белянкин и Кирилл Спилиоти зорко следили за своими мальчишками. Училище, куда раньше ходил Мишук, было на все время осады закрыто, и Мишук слонялся с Жорой по базару на Северной стороне, где изредка появлялся, щеголяя своей медалью, Николка. Но прошел целый месяц, как Николка не бывал на Северной; почти весь май прождали его Мишук и Жора… А между тем уже четыре державы воевали против одной России. Чтобы угодить французскому императору, в войну вступила маленькая Сардиния; пятнадцать тысяч итальянцев под начальством генерала Ламарморы высадились в Крыму. И 25 мая началась третья большая бомбардировка Севастополя.

На Северной стороне было безопасно, хотя, случалось, и сюда залетала шальная ракета. Егор Ту-пу-ту устроился здесь возле харчевых балаганов. Все так же за медную копейку показывал он всем желающим уже не Синопский бой, а новую программу, которая называлась «особая категория».

— Станичник! — кричал дядя Егор, заметив подвыпившего донца в смушковой шапке, сбитой на ухо. — Кузьма Гаврилыч, становись в затылок; а коли мало сроку, подбирайся сбоку.

Егор вертел ручку ящика, и в зрителях у него попрежнему недостатка не было. Его хрипловатый голос и тут разносился во все концы, как год назад в Корабельной слободке.

— Погляди-ко особую категорию, любопытную историю, королеву Викторию, приехала в Евпаторию, пьет кофей без цикорию.

Казак тыкался носом в ящик и видел сквозь увеличительное стекло какую-то бабу, которая сидела на столе на полосатом матраце, а перед нею стояли на коленях турки с подносами в руках. Подносы были уставлены большущими чашками, из которых клубами валил пар.

Дядя Егор давал казаку вволю наглядеться на королеву Викторию, а сам тем временем раскуривал трубку.

— Слыхал, Иван Потапов? — сказал он мяснику Потапову, высекавшему для него кремнем огонь. — Миколка-то Пищенков каков объявился! Медаль у него, а теперь — Георгия мальчишке. По всей форме, сам Павел Степанович крест ему… да, перед всем фронтом. «Трудись, — говорит, — и впредь, Миколай Пищенков, за Россию-матерь». Вот те, Иван Потапов, и слободские, Корабельная то-есть… «Миколай, — говорит, — Пищенков», а?

Мишук с Жорой обомлели, услышав это. Потом оба принялись теребить дядю Егора. Но Егор уже снова взялся за ручку ящика, а Потапов как цыкнет да как замахнется кулачищем!.. Ребята бросились бежать и остановились, только когда добежали до бухты. Здесь они повалились на какой-то ялик, вытащенный на берег и опрокинутый вверх дном.

— Николка-то… — сказал Мишук, еле переводя дух. — Павел Степанович Георгия ему…

— Крест… — ответил Жора, тоже еще не отдышавшись. — Николка… Важно!..

Второй день гремела над Севастополем усиленная канонада. Словно тысяча буйволов ревела вместе, на один голос, и рыла копытами землю, взметая над нею камни и пыль. Но Мишук и Жора давно привыкли к этому реву, и на Северной стороне он совсем не страшил их.

— Бежим к Николке на пятый, — предложил Мишук. — Посмотрим, какой крест.

Жора взглянул вверх, где в синем небе плавали дымки разрывов.

— Может, Николке дали игрушашный, — сказал он вздохнув.

Мишук презрительно оглядел Жору с головы до ног:

— «Игрушечный»… Скажешь!.. Это Павел Степанович даст игрушечный! За Россию-матерь…

Жоре и самому хотелось побывать у Николки на пятом бастионе, но и боязно было пускаться через бухту, потом — под выстрелами через весь город.

— А может, это набрехали дяде Егору про крест? — робко спросил Жора. — Может…

— Говори! — оборвал его Мишук. — Набрехали! Про крест набрехали!

— Наверно, Николка теперь ва-ажный стал, — протянул Жора.

— Ну и что ж, что важный, — стоял на своем Мишук. — Пускай важничает.

Оба сидели верхом на опрокинутом ялике. Мишук — на носу, Жора — на корме. Перед Мишуком расстилалась бухта, зеленая вода была в ней прозрачна, и дымки в ясном небе отражались в воде.

— «Трудись, Николай Пищенков, за Россию-матерь», — повторил Мишук как зачарованный.

И, встрепенувшись, замолотил кулаками по днищу ялика.

— Идешь со мной, Жорка, или как? — крикнул он, соскочив на землю. — Не то я и один, без тебя… Очень ты мне нужен! Ступай лучше к мамке, она тебе соску даст.

— Ой, что ты, Мишук! — сразу замахал руками Жора. — Давай вместе. Наверно, не игрушашный крест, коли Павел Степанович дал.

Жора сполз с ялика наземь и поглядел на свои руки. Они были у него в смоле, которая по килю ялика еще не всюду успела засохнуть.

— Глянь-ка, Мишук, — сказал Жора, показывая свои ладони.

Мишук рассмеялся. Потом поглядел на свои ладони и рассмеялся еще пуще. Они и у него были в смоле. Оба стали мыть руки — воды в бухте сколько угодно.