Корабельная слободка

И Дарья Александровна разрывалась на части, поднося одному к запекшимся губам ковшик с водой, другому поправляя на груди сползшую повязку, третьему шепча слова любви и ободрения.

— Потерпи, браточек. Боль не на век, а на час. Поболит и перестанет… Говорил мне дедушка один в Севастополе, Петр Иринеич: чего, говорил дедушка, на веку не случается! Потерпеть только, а там — после ненастья снова солнышко-ведрышко, после горюшка, гляди, опять радость.

Ездовой тем временем снял со своей рассеченной саблею головы мокрые от крови тряпки, сам их выстирал в ручье и сам же перебинтовал себе голову. Потом раздобыл где-то заступ и стал рыть могилу солдату, лежавшему в кустах, с лицом, покрытым мокрой холстинкой. И скоро в балке близ речки Альмы вырос свежий могильный холмик с маленьким деревянным крестом. Никто не знал имени и фамилии умершего солдата. Только Даша вдруг вспомнила: Устинья Колядникова у него мать… Вятской губернии деревня… Даша вытащила из-за пазухи кошель Колядникова и нашла там два рубля серебряных и записку. Да, верно: Устинья Колядникова, Вятской губернии, деревня Новоселки.

И какой-то полковой грамотей нацарапал на кресте огрызочком карандаша:

Колядников

Вятской губернии

После этого тихо стало в балке. Никто не стонал, не кричал. Даша, стиснув зубы, делала свое дело. И ездовой бегал с манерками к роднику молча и не задавал Даше вопросов. Зато слышнее стал рев канонады и заметнее, как ядра и бомбы чертят небо над самой балкой. Случилось даже, что одна бомба хлопнулась в балке в дубняк, в самую гущину. Она прыгала там, как мяч, шипела и вертелась, ломая кустарник, и вдруг затихла, не причинив никому вреда.

Ездовой снова наполнил Даше все манерки и сел передохнуть, потому что в голове у него звенело и перед глазами все кружилось: и Даша словно кружилась, и казак со свороченной челюстью кружил, и дуб ветвистый вращался, и земля кругами пошла, и небо над головой вертелось. Когда головокружение у ездового прошло, он и сам хлебнул воды, подставив под струю родника свои большие, в мозолях и ссадинах ладони. И, не сказавшись никому, полез из балки, туда, откуда огонь и дым то поднимались к небу, то тяжело стлались по долине Альмы.

В той стороне не замолкали пальба и лязг железа, и топот ног, и конское ржанье. Но битва подходила к концу. Выбравшись из балки, ездовой увидел, как отступали наши поредевшие полки.

Они покидали поле сражения без офицеров, вырванных из боя штуцерными пулями. Солдаты шли в полном порядке со своими знаменами и полковыми оркестрами. Они знали, что за Альмой, за Качей и Бельбеком раскинулся по берегам бухты русский город Севастополь. И что в Севастополе они рассчитаются с врагом и за этот день.

А день, 8 сентября 1854 года, начинал меркнуть. Взобравшись на утес, ездовой заметил, что тусклый багрянец заката уже заливает изрытую ядрами землю. Неприятель подходил к берегу Альмы со свежими силами. Это была шотландская дивизия, еще не тронутая битвой. Ездовой никогда подобного не видел — настолько все здесь было в движении. Солдаты мерно выбрасывали ноги и размахивали на ходу руками, и штуцера на ремнях колыхались, клетчатые юбочки были в непрестанном шевелении, трепетали хвостики на горских сумках, и развевались на шапках перья. Впереди шли волынщики, и музыка их была полна неизъяснимой тревоги. Словно ветер завывал в ущельях их родины и камни катились в долину с гор.

Ездовой обвел глазами все поле. Слева дымилась деревня Бурлюк, и все кругом было усеяно трупами, обломками зарядных ящиков, брошенными повозками… Под самым утесом, на который взобрался ездовой, стояли три такие повозки, и распряженные лошади дремали подле, привязанные к облучкам.

Преодолевая боль в голове и тошноту, подступавшую к горлу, ездовой спустился с утеса и стал запрягать. Плечо у него горело, но работа эта была для него привычной. Он только и делал всю жизнь, что запрягал и распрягал, грузил повозки всякой кладью и погонял лошадей. И теперь, несмотря на боль и тошноту, он быстро управился со своим делом и погнал все три повозки к балке, где все еще хлопотала Даша.

От новых раненых, которыми непрерывно наполнялась балка, девушка уже знала об отступлении нашей армии. Даша все еще обмывала, перевязывала, утешала, как могла, но терялась при мысли о том, что же делать дальше. И, раздумывая об этом, она смутно улавливала солдатские речи позади себя и в стороне, в кустах.