— Я люблю веселиться, — сказал Ярк. — Тетушка уже приехала или только едет?
Куойл встретил тетушку в полдень у Оленьего Озера. Она хорошо выглядела. В ней бурлили энергия и новые идеи.
Куойл же мечтал. Витал мыслями далеко от этого места. Когда Ярк попросил его подать инструмент, он дал совершенно не то, что надо.
— Столько всего происходит, — пробормотал он.
Его мысли были заняты страницей «Стиль жизни». Неиссякаемый поток писем. Они больше не публиковали описаний птичьих кормушек, а занимались поисками лекарства от тоски по дому. Никто из покинувших родные места не смог найти покоя. «Придет день, и я обязательно вернусь!» — писали они. Но никто не возвращался. Прошлая жизнь была для них слишком тесна и больше им не подходила.
Ярк напевал свою бесконечную песенку: «Эх, „Гусь-нырок”, тебе вода не впрок, она хлещет сквозь щели. Сидеть тебе на мели, „Гусь”, как сидит дружок твой „Брюс”. На всех море одно — и всех ждет его дно». Он пел и переносил разметку на неотесанные доски.
— Можешь забрать свою лодку в следующую субботу. Она будет готова.
«Слава богу! — подумал Куойл. — Человек спасается от пытки бесконечной песней».
Светло-коричневый паук резво побежал по верхней кромке строительной рыбины.
— Погода меняется. Вон пауки как скачут весь день, и колени у меня трещат. Ладно, давай резать заготовки. «Вот „Брюс” сюда лося привез, и лось тут славненько живет».
Куойл посмотрел на свою лодку. Она стала настоящей благодаря дереву, из которого ее собрали. Он ошибся, спутав свершившийся факт с его первопричиной. Эта лодка существовала в уме Ярка вот уже несколько месяцев.
Ярк отпиливал и выравнивал, а Куойл выстраивал части корпуса вдоль стены. Их изгибы напомнили ему о Уэйви с лирообразными бедрами, расширяющимися возле талии, и упругими ногами. Если они с ней поженятся, неужели Петал так и будет третьей в их постели? Или третьим будет Герольд Проуз? Он представил себе, как демонические любовники сплетаются в страсти, кусая друг друга и постанывая, а они с Уэйви корчатся возле изножья кровати, зажмурив глаза и зажав руками уши.
Смеркалось, они тяжело дышали, устанавливая и закрепляя части корпуса.
— Раз проку нет, его не жди, а лучше чай попить иди! — спел Ярк, когда они вышли из сумрака мастерской на улицу.
Море и небо были похожи на два стеклянных полотна, стоящих под углом друг к другу Маяк на мысе чертил горизонт яркими лучами. Окна дома горели ярко-оранжевым цветом.
— Слышал? — спросил Ярк, останавливаясь на тропинке и предостерегающе подняв руки с растопыренными пальцами.
— Что? — Куойл слышал только тихое дыхание моря где-то внизу. Он хотел домой.
— Море. Я слышал большую волну. — Они стояли под янтарным небом и слушали. Темные спутанные ветви кустарника, утес, напоминавший мемориальную стелу.
— Вот! Слышал? — Ярк схватил Куойла за запястье, вытянув его руку туда, куда до этого показывал сам, на северо-восточную часть залива.
В поблескивающей воде светился сгусток голубого света. Луч маяка прорезал воздух над заливом, но не встретил ничего на своем пути. А за ним в сгущающемся сумраке шевелилось, мерцало и перекатывалось нечто темное и неизвестное.
— Это предвестник плохой погоды. Я часто такие видел. Скоро погода изменится.
Однако обманчиво ясное небо не предвещало ничего плохого.
Перед домом Верков вдоль дороги стояли легковые машины и пикапы. Сквозь кухонное окно Куойл увидел находящихся там людей. Он открыл дверь и вошел в музыку. Уэйви играла «Джой Лард» на аккордеоне, а Деннис подыгрывал ей на гитаре. А кто это поет? Бити вынула из духовки горячие противни и прокричала какую-то шутку. В ответ раздался взрыв смеха. Мэвис Бэнгз рассказывала тетушке о женщине в Сент-Джонсе, у которой была какая-то болезнь груди. Кен с другом стояли, прислонившись к стене и сложив руки. Они наблюдали за остальными, потому что впервые оказались не на простой кухонной вечеринке, а на званом ужине.
— Пап, — сказала Банни, дергая Куойла за наполовину снятую куртку. — Я так долго ждала, пока ты вернешься домой! Пап, пошли в мою комнату, я покажу тебе, что нам принесла Уэйви. Пойдем, пап. Ну пойдем, пожалуйста.
Она была чем-то возбуждена. Он очень надеялся, что дело было не в ее рисунках. Он боялся увидеть еще одно дерево, похожее на капусту брокколи. Весь холодильник уже был увешан ими.
Куойл позволил ей протащить себя через всю компанию, поймав на ходу взгляд Уэйви и ее улыбку, предназначенную только для него, и вошел в комнату Банни. Пока он шел по ступеням, ему на ум пришла мысль: может быть, любовь была похожа на коробку с конфетами разных сортов, из которой человеку позволялось брать больше, чем один раз? Какие-то конфеты жгли и жалили язык, какие-то пахли духами. В некоторых начинка была горькой, в некоторых — смешанный с медом яд. Что-то быстро проглатывалось, а что-то застревало в горле. И среди обычных мятных и сливочных карамелек попадались по-настоящему редкие, некоторые были смертельно опасны, а некоторые дарили тихое спокойствие и радость. Какую из них выбирает он сейчас?