Корабельщик

А потом вдруг все это блаженство кончилось – кто-то выдал разбойников гвардейскому капитану, и тот арестовал их. Однако Елиме с Глафирой удалось выскользнуть из лап суда, потому что они посулили судейским деньги. Пришлось расстаться с богатствами, но не со всеми, часть они сберегли. А после захватили дом бывшего графа, убитого толпой, прикупили акций разных заводиков, внедрились в руководство да своих людишек туда пропихнули. И в процессах против “убийц” Короля поучаствовали, того самого капитана гвардейцев под Смерть подвели. Напоследок Глафира надумала стать депутатом Собрания, и по всему выходило, что конкурентов она стопчет.

Такая вот комедия вышла, и в самом деле смешная. Только смех получился каким-то злым.

-3

После премьеры разъезжались шумно, с прогреванием моторов и едкими клубами дыма. Над Викентьевской, в ночном воздухе, расцвеченном газовыми рожками, рваный ветер гонял чад и морось. Кутаясь в плащ, Максим подсадил жену в мобиль.

– Неужели в столице все так и было? – задумчиво проговорила Еванфия.

– Совсем не так смешно, – криво усмехнулся товарищ министра.

– Я не про это. Убивали людей только за то, что они носили титулы? Жгли их дома и резали всех детей и домочадцев?

– Было дело… Жгли-то редко, все же понимали, что в этих домах лучше жить самому, чем потом смотреть на пепелище и руины. Окна вот били, помню. Да, Филаретова уже не та, что раньше. Совсем старушкой стала…

– Зато макияж удачный.

– Но это замечательная роль, пронзительная, – не услышав замечания жены, продолжал Максим. – Весь фильм смеешься, а в конце страшно становится. Как будто такие же точно люди окружают нас прямо сейчас… И среди сегодняшних зрителей их заметное количество.

– Не может быть, чтобы они сами вырезали аристократию. Такие милые люди, особенно твой патентовед.

Еванфия надолго замолчала и лишь глядела в окно, наблюдая за боковыми рожками многочисленных мобилей, разъезжавшихся от синематографа. Максим тоже ничего не говорил, хотя и по другой причине. Фильм практически не врал, а осмыслять то, что и так давно знаешь, как-то глупо. Ему почему-то вспомнился прошлый год, когда он сразу после прогулки в Королевском саду написал будущей жене письмо и отправил его с курьером, вместе с прочими документами Военного ведомства.

“Дорогая Еванфия! – Максим помнил свое письмо почти дословно, потому что раз пять переписывал его, добиваясь абсолютной точности слов. – Мне очень одиноко. Я достиг серьезного положения в обществе и государственном аппарате, и ты наверняка встречала мое имя в газетах, не зная, принадлежит ли оно твоему школьному другу или кому-то другому. Но почему-то у меня остаются только дети, а жены долго не задерживаются. И я понял, что всегда думал только о тебе, еще с того самого дня, как вынужден был уехать из Ориена навсегда. А сейчас я даже не знаю твоего правильного адреса и не уверен, жива ли ты вообще. Надеюсь, что жива, очень хочу в это верить. Поэтому направляю с нарочным это письмо в надежде, что оно достигнет тебя и ты сможешь приехать в Навию. Но последнее решение за тобой, я не могу разрушать твою семью и другие связи, которые наверняка окружают тебя со всех сторон. Если же тебе по каким-то причинам неприятно вспоминать обо мне или ты уже совсем решила остаться в Ориене до самого освобождения, я тоже пойму тебя и смирюсь с твоим выбором. А решишь приехать – извести меня с тем же курьером, каким поездом тебя ждать. Ты сможешь прибыть в особом вагоне, только обратись в Военный Приказ города. Там уже должна быть подписанная мной бумага, в которой я даю распоряжение коменданту гарнизона содействовать твоему переезду в столицу. И детям, если ты захочешь взять их с собой.

Твой Максим Рустиков”.

Ответ из Ориена пришел через три недели. “Дорогой Максим! Не знаю, ждешь ли ты меня еще или уже нет, или уже по приезде я застану тебя с новой женой… Нет, лишние слова получаются. И какие-то неправильные. Ты многого обо мне не знаешь, только главное осталось по-прежнему – я тебя всегда любила и сейчас люблю. Деньги, что ты выслал в конверте, оказались очень кстати, половину я потратила на продукты для себя и Мелании, а вторую пришлось раздать в Метрическом Приказе, пока разные справки собирала и по чиновникам ходила… Поезд-то редко в Навию ходит, один раз в месяц всего, и народу в нем тьма, потому что жить у нас в Ориене совсем туго. Транспорты из Петрополиса почти не заглядывают, там, говорят, подвоз тоже плохой. Как фабрики наши позакрывались после войны, так и не работают, на рыбе и оленине только и держимся. Пушной да морской зверь тоже куда-то ушел, охотники многие в рыбаки подались. Приезжие купцы цены несусветные ломят, за пуд рыбы дают стакан соли, когда такое было?”