Корабельщик

У Фаддея Трифонова нашли селитру и самодельную бомбу, которой он собирался подорвать одного чиновника (не меня!). А Феврония знала о его планах, потому что жила с ним в общежитии Университета, но не донесла куда следует. В общем, их никак не спасти, законы все против них. Что же, теперь давайте бомбы под мобилями взрывать, если нам кто не нравится?

Уезжай, Рустиков, а я постараюсь прикрыть тебя, если смогу. Отпишу на запрос, что ты погиб в уличной драке, а к нашим документам метрологи пока не имеют доступа. Поголовный учет граждан, как ты знаешь, сейчас отменен, и прознать о тебе от питеборского Метрического Приказа Лаврин не сможет. Ты только не ходи в тамошний Приказ на учет вставать, и все будет хорошо.

Чем ты ему так насолил, дружище? Пока он у власти, тебе в столице лучше не показываться. Прощай, Максим, авось когда-нибудь свидимся. Да, не забудь уничтожить эту писанину, а то у меня могут быть неприятности, если она попадет в лапы Урвану”.

Подписи под бумагой не было. Вслед за письмом из конверта выпало две разноцветных бумажки по пятьсот талеров каждая. С момента свержения монархии монетный двор наладил выпуск бумажных денег, потому что на производство металлических вдруг перестало хватать серебра. Номиналы у этих бумажных денег чем дальше, тем больше обрастали нулями.

Максим, пришибленный свалившейся напастью, сунул деньги в карман. Вот и кончилась беззаботная жизнь в Военном ведомстве, опять приходится уезжать Смерть ведает куда, бросив все, ставшее за эти месяцы привычным и почти родным.

Серная спичка вспыхнула, огонь лизнул край бумажного листа и пожрал его.

К счастью, Касиния оказалась дома, и Максиму не пришлось бегать по окрестным дворам, выкликая ее. Бывший переводчик вкратце рассказал ей о предупреждении Магнова, не упомянув никаких имен, конечно. Девочка колебалась всего несколько секунд.

– Я еду с тобой, – твердо сказала она и тут же кинулась набивать мешок своими штучками. Кроме ее любимой куклы с облупившимися боками, Максим увидел даже парочку деревянных машинок, с которыми когда-то возился Ермилка. Зачем она потащит с собой эти болезненные обломки прошлого, ведь все равно мальчишка уже давно среди звезд? Но вслух Максим этого не сказал.

– Может быть, ты хочешь остаться? – спросил он. – Подумай, тут твои друзья.

– У меня один друг, – хмуро проговорила она, с каким-то ожесточением продолжая набивать сумку одеждой. – Да и тот отец.

Бросить пришлось очень многое. Максим взял только смену белья, пару книг по кораблестроительству, которыми он разжился во время студенчества, альбом с дагерротипами – с Домной они так и не удосужились сняться – и самые нужные столовые принадлежности, они могут пригодиться в дороге. Ноша Касинии оказалась и того легче, но тащить ее пришлось все равно Максиму.

У причала Пароходства уже вращал колесами – на холостом ходу – старинный корабль, давно списанный с морских линий на речные. Максим знал об этом из специальной литературы, досконально читанной в Университете. По борту корабля тянулась местами облупившаяся надпись: “Святая Текуса”. Погрузка, кажется, только что закончилась.

Максим вытер пот с разгоряченного быстрой ходьбой лицо. На заваленной тюками и ящиками товарной пристани еще перекрикивались рабочие, но ожидание скорой выпивки в тавернах уже светилось на их копченых физиономиях. Погрузочные мобили, почти телеги с моторами, разъехались по крытым стойлам, а наверху, у сходен вышагивал в нетерпении и курил папиросу человек в грязно-белом кителе.

Касиния с молчаливым восторгом задрала голову, рассматривая колоссальную трубу, пускавшую в небо дым. Ручонка ее еще крепче вцепилась в пальцы Максима. Они взбежали по шатким сходням на борт, и бывший чиновник выхватил метрики, протягивая их моряку.

– Только вас и ждем, – неожиданно улыбнулся тот и поглядел на часы. Документов он едва коснулся, мельком глянул на дагерротипы и тут же вернул их. – Боян! – крикнул он, и тотчас из люка выбрался донельзя чумазый матрос, тут же втянувший сходни на борт. – Располагайтесь пока на носу, а деньги потом отдадите.

Беглецы устроились на свободном от тросов, цепей и прочего корабельного “хлама” пятачке палубы, где уже сидело шесть-семь человек, почти все лет пятнадцати. Среди них находился даже один мальчишка, и он долго поглядел на Касинию, которая сделала вид, что интерес юного пассажира ей безразличен. Судно вздрогнуло, слева раздался жуткий скрежет, и мелкое сотрясение палубы сказало Максиму о том, что поднимается якорь. Колесные лопасти, скрипя, приняли рабочее положение, ротор, запрятанный глубоко в машинном отделении, взвыл словно раненый бык, натужно раскручивая колесный вал.

Пристань плавно тронулась с места, отползая назад, потянулись драные стены складов и покосившиеся металлические лесенки, опутавшие двухэтажные здания, многие с выбитыми стеклами. Вороны с резкими криками взметнулись ввысь, словно чайки, и даже низкий гул, исторгнутый “Святой Текусой”, не отпугнул их от судна.