Корабль дураков

За аналоем раскинулся собранный из костей стол. На возвышении растянут кожаный лист будущего кодекса. Десятки подобных книг зафиксированы в каменных, глиняных стеллажах вдоль стен.

Слепые твари, служащие Эстинию перебирали кодексы, чтобы те не загнили. Так муравьи следят за коконами, перенося их, очищая каморы, своим движением обеспечивая вентиляцию.

Ведь это будущее гнезда.

Назгал покосился на стеллажи. Он не одобрял увлечения Эстиния. Тот умел с головой уйти в процесс так, что уже не реагировал ни на что вокруг.

Прикасаться к жестким, пахнущим выпаренной мочой листам, не хотелось. Хотя Эстиний частенько подсовывал свое очередное творение под нос Назгала. Время и перемены не исказили почерка бывшего священника. Он писал красиво. С миниатюрами справлялся не очень, оставляя пустые места для украшений листов. Ждал, очевидно, когда в его отряде объявится помощник.

Назгал видел только закорючки, похожие на волны травяного моря. Вроде красиво, но совершенно бесполезно.

Прибытие лидера гнезда оказалось недостаточным поводом, чтобы прерваться. Эстиний закончил мысль, прежде чем воззрился на лидера.

– Вестник! Какая честь! – восхитился Эстиний.

Он не утратил способности радоваться. Появление Назгала все еще вызывало у него радость. Настолько странное чувство заставляло Назгала поежиться. Он все еще не верил, что кто-то способен так искренне радоваться, встретив другого человека.

Эти чувства непонятны.

– Ты проделал большую работу, – сказал Назгал, чтобы начать диалог.

Эстиний тут же подскочил, хватая лист с аналоя. Опять хотел похвастаться творением. Словно ученик в мастерской. Назгал закатил глаза, рукой остановил ретивого священника.

Пухлая ладонь, широкая как лопата и такая же прочная, уперлась в острые ребра. Кожа у Эстиния оказалась неприятно сухой, впитывала влагу с кожи Вестника. Отняв руку, Назгал потер пальцы.

– Твои надписи мне не интересны, – в очередной раз повторил Назгал. – Я пришел для того, чтобы позвать тебя в верхний ярус.

– Я готов!

С щенячьей радостью Эстиний бросил лист на стол, где о нем позаботятся, и пошел за Вестником.

Ноги, ставшие похожими на заточенные копытца, пробивали дыры в земле тоннеля. Эстиний взрыхлял почву, подготавливая ее для жизни грибницы. В образовавшихся отверстиях скапливалась вода, испарялась и превращалась в туман.

Назгал не знал, стало ли это изменение естественным желанием Эстиния. Ведь он душу – почти на самом деле, – вложил в творение. Скорее уж это естественное приспособление. Идти на заточенных культях проще. Назгал утопал в мягкой почве, тратил уйму сил, пытаясь пройти нижними тоннелями.

Это его удивляло, ведь по болотам он мог ходить в мокроступах, не проваливаясь. Хотя тогда он был младше. Меньше. Не таким значительным.

Те времена не ушли во тьму, не растворились в сочном настоящем. Они маячили за границей восприятия, напоминая о себе холодными, жестокими прикосновениями.

Именно эти воспоминания заставили Назгала спуститься на ярус безумного летописца.

В отличие от остальных тоннелей здесь присутствовала хаотическая упорядоченность. Ни один человек не может отказаться от организации, как бы он не постулировал тягу к свободе. Эстиний приспособил естественные тоннели под мастерскую. Украл у грибницы подходящие помещения, укрепив их костяными стенами.

Со стен на проходящих взирали глазастые черепа. Кожи они давно лишились, зато мягкие ткани еще держались за поверхность. Глаза казались рудиментом на преобразованной плоти. Вряд ли они что-то видели. За гостями черепа наблюдали с помощью иных приспособлений.

От потолка до пола тянулась бледная бахрома, покрытая слизью. Занавесь спасала от пересыхания немощную плоть Эстиния, а так же не позволяла недостойным проникнуть вниз.

Запах кожи, используемый в кодексах, привлекал низших членов секты. Эстиний для своих творений использовал все, производимое человеческим телом. Даже экскременты не уходили в отстойную яму, а использовались для подготовки листов.

Назгал не ведал всех таинств ремесла, у него отсутствовал интерес. И это несмотря на то, что Эстиний расставлял ловушки для любопытствующего. Некоторые помещения оставались открыты. В них трудились служки Эстиния. Кто сдирал кожу с избранных, кто обрабатывал ее. Процесс шел непрерывно. Ресурсы поступали на выделку, а дальше уходили в хранилище.

При этом Назгал не увидел гор неиспользованных листов.

– Куда ты деваешь написанное? – поинтересовался он.

Эстиний улыбнулся. Все-таки даже Вестник не лишен недостатков. У всякого человека есть слабости.

– Часть, лучшие мои работы, хранятся здесь. В безопасности и тишине. Окруженные влагой и семенем. Слова требуют покоя. Они как семена ждут пламени пожара, чтобы раскрыться.

«Или пройти через кишки» – подумал Назгал, но не озвучил.

– А большее и пустеющее отправляется наверх, – закончил Эстиний.

– Наверх? Почему я об этом не знаю?

Второй вопрос Эстиний проигнорировал. Уворачиваясь от сопливых нитей, украшающих потолок коридора, он мог выбирать, о чем говорить. Ответил на первый вопрос, объяснив, как его служки через сеть тоннелей распространяют исписанные листы.