Корабль-греза

Молчание еще и не дает мне никакой возможности объясниться. И все же определенная грубость с моей стороны – это совсем неплохо. Иначе мою благодарность тотчас попытались бы использовать. А она слишком драгоценна, чтобы позволить кому-то обращаться с ней небрежно или даже со снисходительностью. Ведь то, что им дается легко, люди ни во что не ставят.

Так что я подумал: корма, где я сижу, для меня совершенно неподходящее место. Потому что с кормовой палубы ты всегда смотришь только назад. А речь ведь не о прошлом. Если вспомнить еще раз того хорошо одетого господина. Речь не идет даже о мсье Байуне, и уж тем более о Лоле. Или о еще более раннем: о китайцах, Петре и Свене. Речь о том, что приходит теперь.

Хотя оно не «приходит», а мы идем туда. Мы движемся по поверхности времени по направлению к этому. То, что мы называем смертью, просто стоит неподвижно. Именно это и есть ее сущность. Только мы пребываем в пути. А она остается, где была, и наш корабль-греза, преодолевая одну пространственную секунду за другой, приближается к ней. Это и есть то, что мы называем умиранием. Когда мы уже поднялись на борт.

Поэтому я бы сейчас охотно имел передний обзор. Только для этого мне пришлось бы переместиться вперед, совсем вперед. К сожалению, там так сильно дует ветер, что Патрик меня туда не пустил бы. Я уже слышал, как он говорит, причем тоном Татьяны: Там вы подхватите воспаление легких. Господин Ланмайстер, вспомните о Кобыльей ночи! Там вы того и гляди подхватите смерть.

Теперь, чувствовал я, ему тоже не объяснишь, что об этом в конечном счете и идет речь. И не только для меня. Не только для нас. Нет, также и для всех тех, кто в Лиссабоне или Гавре, неважно где, покинет этот корабль-грезу. Или в Харидже. Потому что они покинут его не навсегда. Когда-нибудь все они снова вернутся на корабль-грезу.

16°59´ с. ш. / 24°58´ з. д

По левому борту в вечерней дымке скользили мимо нас тяжелые каменные массивы острова Санту-Антан, по правому – менее высокие острова Сан-Висенти.

Долго, очень долго стоял я впереди. Ветра почти не было, а я, еще прежде, не стал протестовать против шапки и шарфа. Впрочем, мое здоровье в данный момент никого не интересует. У персонала сейчас другие заботы.

Тем не менее я стоял там не один, а со многими другими. Все мы хотели понаблюдать за отплытием, за выходом в открытое море.

Я не держался за леерное ограждение. Впереди его и нет. Только металлический фальшборт высотой до пояса. Оттуда можно смотреть вниз, на верхнюю палубу. На балконы для пассажиров люкс-класса. На расположенную перед ними, но еще ниже, палубу бака с грузоподъемным краном, бухтами канатов, швартовными лебедками.

Только ближе к берегу можно было распознать что-то наподобие зыби. Низкие, даже не белые, а какие-то совершенно унылые пенные гребни разбивались о линию скал. Похоже, на островах Зеленого Мыса зелени так же мало, как фей. Хотя название они получили от нее. Мистер Гилберн наверняка мог бы это объяснить. Однако и он тоже, как в свое время мсье Байун, опередил меня. Что я опять-таки заметил слишком поздно.

Сеньора Гайлинт была к этому подготовлена. Потому она и не плакала по-настоящему. Она даже, как говорится, вполне сохраняла самообладание. Само собой, доктор Самир тоже был в курсе дела. Даже Патрик сказал: дескать, каждому было видно, что мистер Гилберн с каждым днем чахнет все больше и больше.

По каким признакам это было видно? Неужели я слеп?

Кроме меня, это видели абсолютно все, такое у меня впечатление. Это понятно даже из разговоров тех пассажиров, которые не обладают Сознанием. Я же, напротив, и на сей раз не сумел вчувствоваться в другого. Даже, и на сей раз тоже, – в своего друга. И то, что сеньора Гайлинт и мистер Гилберн от меня отдалились, обретает теперь новый удручающий смысл. Что я даже друзьям не умею сочувствовать.

Теперь я очень внимательно прислушиваюсь к тому, что рассказывают о мистере Гилберне. Он сам останется на островах Зеленого Мыса, этот насмешник. Где есть только скалы и скалы, но никакой зелени. Он бы так охотно, будто бы воскликнул он, еще раз основательно проигрался в рулетку. В тот момент уже можно было разглядеть вдали зеленый мыс. Который оказался коричневым.

Он был убежден, рассказывала сеньора Гайлинт, что на Сан-Висенти имеется казино. Черт побери, сказал он. Я бы охотно проиграл свои последние доллары. А получилось, что проиграна жизнь.

Он произнес это тихо, но с булькающим смешком. Она держалась за его правый локоть. Его левая, все еще крепкая, рука лежала впереди, на поручне. И вдруг он просто упал, повалился вперед, где поручень ненадолго удержал его. Затем он медленно, но уже мертвый, соскользнул к ее ногам.

Я молчал, пока она это рассказывала.

Да и что мог бы я сказать?

Хотя меня сразу же стало мучить то, что никто не делает мне упреков. Ни она, ни доктор Самир, который сидел с нами и держал ее руку. В которой она сжимала шейный платок мистера Гилберна, не помню уже, кем ему подаренный.

Даже Патрик ни в чем меня не упрекал. Как и клошар, как и госпожа Желле.