Корабль-греза

Потом он обратился ко мне. А вы, господин Ланмайстер, – при этом он подложил мне под спину подушку, и еще вторую, – сейчас, пожалуйста, примите сидячее положение. Что я и сделал, не только без возражений, но даже очень охотно. Но не потому или не только потому, что так я мог лучше видеть море. Лучезарно-синим светило оно в мою каюту. А скорее потому, что мне показалось безумно комичным, как высоко, оказывается, можно поднять спинку кровати. Этого я прежде не знал, и уж тем более – как это движение вписывается своим жужжанием в неизменный рокот мотора. Жужжащая кровать – думаю, доктор Гилберн с полным правом счел бы это комичным. Так что я теперь мог бы захихикать, и это было почти как тогда у рояля, с тобой. Но, само собой, я этого не показал. Ведь лицо мое оставалось неподвижным.

Мсье Байун. Кем был мсье Байун?

Мне вспомнилось это имя, потому что маленькая украинка кое-что для меня сыграла. Шелси, сказала она, но я не знаю, правильно ли записал фамилию. Но по-настоящему трудно его личное имя. Однако оно так же мало, как и фамилия, относится к сути дела. Потому что она мне объяснила, что сам Шелси в своей музыке ничего выразить не хотел. Что музыка пребывает по ту сторону от него.

Остального я, из-за ее английского, не понял. Тогда она попыталась говорить на русском или украинском. И дело пошло лучше. Но, так или иначе, мне нужно было лишь слушать музыку, которая каким-то образом делала то же самое, что и мой единственный звук. Правда, музыка Шелси состоит из многих звуков, но они все становятся одним. В котором помещается весь Универсум. Моя бабушка назвала бы это кошачьим концертом и заставила бы меня выбросить это из головы. Уже отсюда можно заключить, как мало я знал, прежде чем попал на корабль-грезу.

А главное, я гораздо меньше чувствовал. Я, если выражаться корректно, чувствовал ограниченно. Как человек слушает – это всегда знак того, насколько близок он к миру.

Теперь я мог бы слушать маленькую украинку часами. После ее игры, на палубе юта, орган Хаммонда стал мне представляться грехом, как и то, что поет певица. Мне действительно пришло на ум слово «грех», пока мы качались на волнах Атлантики, подгоняемых джиннами-ветрами. Яснейшее солнце сверху. О джиннах мне рассказал доктор Самир.

Так что я попытался представить себе мсье Байуна и – кем он был. Могло ли исчезнуть все то, чем он был когда-то? Затонуло, подумал я. При этом я смотрел и смотрел на море. Именно его волнующаяся поверхность совершает это чудо. Что даже сама память не способна ничего разглядеть сквозь нее.

Может, сеньора Гайлинт знает что-то еще? Она вообще лучше информирована о мсье Байуне. Но, само собой, я не хочу ее расспрашивать. Иначе она опять начнет меня домогаться. А это для меня тем мучительнее, что обороняться я не могу.

Все-таки относительно групп я теперь получил подтверждение. Для чего мне было достаточно один раз хорошенько осмотреться на палубе юта. Правда, до стоянки в Санта-Крус настоящей уверенности добиться не удавалось. Сперва нормальные пассажиры должны были сойти на берег, чтобы осмотреть город. Тогда на борту остались эти сто сорок четыре и тоже стали образовывать группы.

Мы, авантюристы, сделали это уже сейчас. И продолжаем делать.

Внезапно я обрел такую ясность восприятия, что без посторонней помощи подкатился к леерному ограждению, чтобы составить представление об этом городе. Где мы внезапно оказались. Очевидно, я проспал все то время, когда мы входили в бухту. И теперь корабль-греза уже стоял в гавани.

От нашего длинного бокового причала я видел, как далекие бурые горы расплываются в четвергово-серой дымке. Справа от нас у соседнего причала пришвартовался пассажирский паром. Ближе к морю, у меня за спиной, стоял гигантский круизный лайнер. Там причал выглядел как мол. И он действительно ограничивал бухту.

Я снова повернул голову в сторону города.

Перед нами было пришвартовано судно, наподобие куттера, точно такого же красно-оранжевого цвета, что и корпуса наших тендерных шлюпок. За ним – служебные здания, парковка и еще одна гавань. Потом – Санта-Крус, в юго-западной части которого я смутно разглядел воздетый вверх кривой меч сияюще-белого здания. «Футуристично», – подумал я. Сам город показался мне довольно неуклюжим. Из-за вытянутых в высоту небоскребов. Позже я узнал, что они заслонили собой центр старого города, который будто бы сказочно красив. Разглядеть со своего места я ничего не мог. Но у меня безусловно сложилось впечатление, что я уже вернулся в Европу.

Тут я услышал семенящие шаги и детский смех. Дети и в самом деле устремились на палубу.

Все было сплошным солнцем. Мы покоились на фоне синевы.

А потом еще и дети.

Когда же я в последний раз видел детей? Слышать-то я их слышал, это да. Когда летали феи. Где это было? Где я поднимался к небу? Именно там присутствовали еще и дети, но только как крики, доносящиеся из, думается мне, плавательного бассейна. Там должен был быть плавательный бассейн. Там тоже дети делали меня счастливым. Хотя я их не видел.