Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк)

Шкипер был еще совсем молодой человек, очень упитанный, со здоровым, розовым, гладко выбритым лицом. У него были водянисто-голубые глаза, а его каштановые волосы отливали бронзой. Одет он был изумительно хорошо, его костюм был верхом элегантности. Тона костюма и галстука, носков и изящных полуботинок были подобраны с величайшим вкусом. По виду никто бы не принял его за капитана не только маленького грузового парохода, но и большого пассажирского судна. Глядя на него, нельзя было подумать, что он способен провести корабль хотя бы от одного открытого рейда к другому, не причалив при этом на другой стороне земной поверхности. Он говорил на отличном английском языке, на таком языке, который можно изучить в хорошей школе, в стране, не говорящей по-английски. Он очень заботливо подбирал слова, что производило такое впечатление, как будто он ловко и очень быстро выбирал именно те слова, которые мог произнести безошибочно. И для того, чтобы это вышло удачно, он делал в разговоре паузы, причем имел вид заправского мыслителя. В контрасте между шкипером и вторым инженером, который тоже числился офицером, не было ничего смешного, этот контраст был так потрясающ, что если бы у меня когда-либо возникло сомнение относительно того, куда я попал, этот контраст сказал бы мне все.

– Итак, вы наш новый угольщик, – обратился шкипер ко мне, когда я вошел в его каюту.

– Я – угольщик? Нет, сэр. I am fireman. Я кочегар.

– Я ничего не говорил о кочегаре, – вмешался карманник. – Я говорил вам, что нам нужен человек к топкам. Говорил или нет?

– Правильно, – отвечал я, – говорили, и я согласился. Но ни одной минуты при этом я не думал об угольщике.

Шкипер сделал скучающее лицо и обратился к конокраду:

– Это ваше дело, мистер Дильс. Я думал, что все уже в порядке.

– Я сейчас же ухожу с корабля, шкипер. Я ни в коем случае не буду угольщиком. Я протестую и в первой же гавани буду жаловаться вашему начальству на обман.

– Кто вас обманывал? – возмутился конокрад. – Я? Это наглая ложь.

– Дильс, – сказал капитан, на этот раз очень серьезно, – это меня не касается. Я за это не отвечаю. Эту кашу вам придется расхлебывать самому, предупреждаю вас. Столкуйтесь там без меня.

Но конокрад настаивал на своем:

– Что я вам говорил? Разве не спросил я вас: в кочегарку?

– Правильно. Это вы спросили, но вы не сказали…

– Входит ли угольщик в чумазую банду или нет? – нетерпеливо спросил инженер.

– Разумеется, входит, – подтвердил я, – но я не…

– Тогда все в порядке, – сказал шкипер. – Если вы имели в виду только кочегара, то вам надо было об этом заявить, и тогда мистер Дильс сразу же сказал бы вам, что нам кочегар не нужен. Значит, все в порядке и можно записать.

Он взял лист и спросил мое имя.

С моим честным именем на корабле смерти? Никогда! Я не дошел еще до такого падения. Ведь после этого я никогда в своей жизни не попаду больше на порядочный корабль. Лучше увольнительное свидетельство из приличной тюрьмы, чем квитанционная книжка с корабля смерти.

Так отказался я от своего доброго имени и отрекся от всех родственных уз. У меня не было больше имени.

– Родились где и когда?

У меня не было больше имени, но у меня еще оставалась родина.

– Родились где и когда?

– В… в…

– Где?

– В Александрии.

– В Соединенных Штатах?

– Нет. В Египте.

Ну теперь у меня не осталось и родины, и единственным удостоверением моей личности на весь остаток моей жизни была с этого момента квитанционная книжка «Иорикки».

– Национальность? Британец?

– Нет. Без национальности.

Быть навеки зарегистрированным в списках «Иорикки» с моим именем и национальностью?

Возможно ли, чтобы цивилизованный американец, выросший на евангелии зубной щетки и науке ежедневного мытья ног, очутился вдруг на какой-то «Иорикке», которую он должен чистить, скоблить, мыть, красить? Моя родина – нет, представители моей родины – оттолкнули и отреклись от меня. Но могу ли я отречься от того клочка земли, дыхание которого я пил с первым моим вздохом? Не ради его представителей и не ради его флага, но ради любви моей к родине, ради ее чести я должен отречься от нее.

На «Иорикке» не может плавать честный американский юноша, даже если бы он бежал из петли.

Да, сэр, без национальности.

О паспорте, корабельной карточке или о чем-нибудь в этом роде он не спросил. Он знал, что людей, пришедших на «Иорикку», нельзя спрашивать о бумагах. Ведь они могли бы сказать: «У меня нет бумаг». И тогда он не мог бы принять их на корабль, и «Иорикка» никогда не смогла бы набрать себе команду. Списки заверялись у ближайшего консула. Но там уже ничего нельзя было переменить. Человек был фактически зачислен в штат, он участвовал в плавании, и отказать ему в консульской визе было уже невозможно. Официально консул не знает о кораблях смерти, а неофициально не верит в их существование. Консульский пост требует таланта. Консулы, например, не верят в то, что человек родился, если метрическое свидетельство черным по белому не подтверждает этого.