Корабль плывет

Я всегда поражалась ненасытности Коли, его неуемному стремлению к знаниям, желанию изучить, освоить что-то новое, ранее не доступное ему. Он был в курсе всех книжных новинок, отслеживал все интересное, что издавалось, отлично знал русскую, западноевропейскую, американскую литературу. В советские времена он многое перечитал Самиздата. Трудно было придумать такой вопрос, на который он бы не ответил. Во время короткого отдыха он решал кроссворды — и не из-за того, что это занятие было ему по душе, — просто ему хотелось проверить свои знания. А Коля — дока и в истории, и в культуре, и в политике. Он многогранен. Вот эта жажда познания, стремление овладеть чем-то новым — всю жизнь с ним.

Он неплохо научился играть на самых разных музыкальных инструментах. А чтобы овладеть этими навыками, обращался к помощи профессионалов. Ходил, например, к директору оркестра Большого театра брать уроки игры на скрипке, что понадобилось ему для спектакля «Школа для эмигрантов». А в «Оптимистической трагедии» он играл на баяне, а в каком-то еще спектакле — на флейте.

«Коля! Ты же не можешь делать все! Отдохни, наконец!» — как-то с укором сказала я ему, потому что мне стало его просто жалко. Но он на этот счет был другого мнения. Не потому, что считал, что актер должен уметь все, а потому что это была его внутренняя потребность.

На водные лыжи он встал, на горные лыжи встал, в теннисе добился неплохого прогресса, фехтовал как мушкетер, степ освоил — ну, что еще?

Шекспира он знал почти всего наизусть. Когда у нас никто еще не ведал, кто такой Гауди, он читал книги о нем.

Для него французские шансонье с их характерными голосами были как близкие родственники. Он знал все их песни. Он знал всех французских актеров, поскольку дублировал многие французские фильмы. Но творчество шансонье он знал наизусть. Особенно близка была ему Эдит Пиаф. По его мнению, она была не просто певицей, а еще и одаренной актрисой. Это был его идеал. Он восторгался, как она выговаривает, выделяет слово, которое ей важно донести до слушателя. А как он восхищался Жаком Брелем!

Он знал, что никогда не будет петь как Луи Амстронг, но достиг в вокале многого. Можно говорить о феномене — «песни Караченцова». Ему всегда хотелось легко, органично передвигаться по сцене. Но никто не знает, с каким трудом это ему далось. В детстве у него была проблема с ногой — недоразвитие какой-то кости. Но он упорно тренировался, танцевал, постоянно работал за балетным станком и победил этот недуг. Многое он впитал от своей мамы-балетмейстера. Для каждого спектакля он находил определенную пластику. В «Юноне» — она одна, а скажем, в «Гамлете» у Тарковского — совсем другая. Там он появлялся на сцене эдаким Ильей Муромцем — такая в нем чувствовалась мощь. Ну, просто богатырь, который может в пух и прах разнести целое войско.