Корабль-призрак

А началось все еще раньше, в сороковых годах девятнадцатого века — когда парусные суда на океанских линиях мало-помалу начали сменяться парусно-паровыми. Главным оставалось парусное вооружение, первые паровые двигатели — маломощные и неэкономичные — использовались как вспомогательные: для маневрирования при швартовке и для движения в полный штиль. Запасы угля грузились в качестве балласта — и, по мере их сгорания, остойчивость постепенно нарушалась.

Суда, ходившие вокруг Африки в Индийский океан (и обратно в Европу) обычно добирали в Кейптаунском порту балласт — «смоляной песок», отличавшийся от песка обычного черным цветом и гораздо большей удельной плотностью. В европейских портах песок разгружали и вновь брали на борт уголь — процесс повторялся.

Черный цвет песку придавал четырехвалентный оксид урана — урановая смолка.

Никого не настораживала повышенная смертность среди портовых грузчиков, работавших с африканским минералом — Гейгер еще не придумал счетчик, получивший его имя, а Беккерель не убедился на собственном опыте, что таскать в кармане пробирку с радиоактивными солями не совсем полезно для здоровья. Правда, в 1789 году немецкий химик Клампрот выделил из «смоляного песка» металл, получивший название «уран» — в честь планеты, открытой незадолго до того. Однако новый химический элемент долго оставался лишь забавой химиков — трудно найти применение материалу, для получения считанных граммов которого надо переработать тонны руды. Разве что делать украшения, многократно превосходящие ценой золотые и платиновые — но, к счастью, ювелиров такая мысль не посетила[9]. В мизерных количествах соединения урана использовали только для окрашивания разноцветного стекла в витражных окнах…

А во многих портах мало-помалу скапливались запасы черного песка, используемого в основном для строительных надобностей. Например, часть насыпей железной дороги Николаев-Одесса поначалу сделали именно из него — удобный материал, тяжелый и почти не дающий усадку…

* * *

Иван Яковлевич Тотенберг был ярым патриотом России — равно как и многие другие немцы, обрусевшие еще в петровские времена. Однако попал в разработку Десятого присутствия Святейшего Синода — по доносу, как немец-колдун, губящий черной своей магией православных русских людей…

Как выяснилось в результате расследования, донос оказался отчасти справедлив. Лаборанты и подсобные рабочие, которых регулярно нанимал в свою лабораторию Тотенберг, столь же регулярно заболевали — все как один с подозрительно схожими симптомами.

Завершилось следствие неожиданно: Иван Яковлевич де-факто получил в управление уральский Северьяновский завод, обанкротившийся и выкупленный казной — опыты продолжились в промышленном масштабе. Кучи черного песка из российских портов без излишней огласки перевезли на Урал (заодно изъяли смолку из насыпей железных дорог).

А сверхсекретный урановый проект с самого начала оказался под присмотром Десятого присутствия.

…Сырьё сжигали во фторе, и получившийся гексафторид урана использовали в процессе, который Тотенберг называл «выделением активных атомов». Исходный продукт помещали в одну половину обогатительной емкости, заполненной газообразным азотом и разделенной пополам мембраной — конечный забирали в другой. Из фунтов получались граны с чуть более высоким содержанием урана-235, граны вновь складывались в фунты и вновь отправлялись на обогащение — процесс повторялся и повторялся, по нескольку сотен раз подряд. Четырнадцать лет…

Материал частично проницаемых мембран служил предметом особой гордости Ивана Яковлевича.

«Пьер и Мари до такого не додумаются, — не раз говаривал он. — Пойти на бойню за требухой — это не комильфо, это не по-европейски. А наши предки нос не морщили, окошки бычьим пузырем затягивая…»

Если сделать небольшую поправку — предки Ивана Яковлевича происходили из Бранденбурга, жили в достатке и в окна предпочитали вставлять богемское стекло, — то приват-доцент оказался недалек от истины. Лишь полвека спустя, с развитием полимерных материалов, на западе появятся мембраны для газовой термодиффузии, с успехом использованные шустрыми ребятами из Лос-Аламос…

В начале 1903 года у Тотенберга было свыше полутора пудов оружейного урана. И — острая злокачественная анемия. Именно тогда его медленно растущие сомнения переросли в уверенность: созданное им чудовищное оружие применять нельзя. НЕЛЬЗЯ. Чем бы это ни грозило. Даже при самом неудачном течении грядущих войн, даже при угрозе самых позорных поражений, — НЕЛЬЗЯ.

В последний год своей жизни Тотенберг, закоренелый атеист, обратился мыслями к Богу. В ближайшую лютеранскую кирху — за полторы сотни верст, в Пермь, — ездить не позволяла стремительно прогрессирующая болезнь. Много читал библию, много думал… И уверился: Князь Тьмы, и никто иной, был отправителем проклятого послания — набитого бумагами алюминиевого цилиндра. Тридцать с лишним лет назад, во время поездки на родину предков, Иван Яковлевич купил посылку Сатаны за пятнадцать марок у рыбаков Штральзунда.