Корабль призраков

– Нет, несерьезно. – Он вытащил из кармана очки. Очки, которые так нравились мне. Очки, которые так шли ему. Он водрузил их и прижал пальцем к переносице. – Вот теперь серьезно! Я прошу твоей руки…

– Я подумаю.

– Я прошу твоей руки.

– Нет. Нет.

Он сразу осунулся и выпустил меня из рук. И мне стало так одиноко, что я снова потянулась к нему и уткнулась липом в его грудь.

– Милый… Ты же сам говорил это. А я запомнила… “Нет”, повторенное два раза, означает “Да”…

* * *

– Зачем ты выгнал Филю? – спросила я и поцеловала Антона в мокрые волосы.

– А ты хотела, чтобы он торчал здесь и наблюдал, как мы занимаемся любовью? – Он так крепко прижал меня к себе, что у меня заныло сердце. – Это извращение.

– А заставлять человека целый день и половину ночи бродить неизвестно где – это просто свинство…

– Целый день и половину ночи… Боже мой, как это звучит… Целый день и половину ночи мы любили друг друга…

– Ты устал?

– Нет… – Он снова придвинулся ко мне. – Я никогда не устану любить тебя…

– Любить…

– Любить – как любить… Не только спать.

– Но и спать – тоже.

– Да. – Он покрыл мое лицо поцелуями. – Черт, я готов целовать тебя вечно…

– Вечно не получится… Я состарюсь, и ты будешь натыкаться на морщины. Не очень жизнеутверждающий пейзаж…

– Мне все равно… Я буду любить тебя любую… Даже тогда, когда ты родишь и не будешь влезать ни в одно платье…

– Ты даже об этом думаешь?

– Только об этом и думаю. Хочу от тебя ребенка.

– Нет-нет. – Я положила ладонь ему на губы. – Ты говоришь то, что обычно говорит женщина….

– Разве? Мужчины ведь не меньше хотят детей. Я хочу.

– Ты хочешь сына, ясно.

– Мне все равно… Если родится девочка – еще лучше. Она будет похожа на тебя.

– А если на тебя?

– Тогда пусть лучше будет мальчик. – Антон тихо засмеялся. – Когда он родится и подрастет, я расскажу ему, что свою первую ночь его родители провели…

– Нет. Я никогда не позволю тебе рассказывать об этом. Я забуду этот корабль, как только все кончится… Я забуду его с таким наслаждением, с каким еще не забывала ничего…

– Хорошо, успокойся, все будет так, как ты скажешь…

– Интересно, как будет звучать моя фамилия? Улманис, но ведь у латышских женщин другие фамилии…

– Я хреновый латыш Обрусевший до безобразия в пяти поколениях… Наверное, это будет Улмане.

– Нет, мне не нравится. Улманис лучше.

– Хорошо, пусть Улманис. Все будет так, как ты скажешь…

– Тогда я скажу – поцелуй меня…

И он снова стал покрывать поцелуями мое лицо, он спустился ниже… Это были спокойные волны, которые накрывали меня с головой. Наконец-то я обрела то, что всегда искала, то, чего была лишена, – покой… Теперь ты отдохнешь, Ева, теперь ты отдохнешь…

Но он не дал мне отдохнуть. Он спрятал меня в своем большом теле, как в большом доме с камином, высокими окнами, с деревянным полом и двумя спящими далматинцами в прихожей… Это был мой собственный дом. Там появятся дети и тяжелые шторы на окнах, и немного коньяка перед сном, и огромная спальня. И влажные птицы во влажном от дождя лесу… Мое собственное тело, мой собственный дом… Да, да, говорила я ему; да, да, говорил он мне, все будет так, как ты захочешь…

* * *

…Все-таки он уснул первым. Первым, хотя и не хотел этого. И даже во сне не выпускал меня из своих объятий. Каждой клеточкой своего тела я чувствовала его тело и уже не знала, как разделить их. Он уснул, а я все еще лежала без сна. Чуть-чуть горечи на губах, самый лучший финальный аккорд любви… Он уснул, как будто ушел, вышел ненадолго, на прогулку с нашими детьми и нашими собаками, – кормить белок в лесу, сшибать шишки с высоких корабельных сосен, мокнуть под дождем, – чтобы вернуться домой, обсохнуть и снова любить меня…

Это то, о чем ты мечтала, Ева? Да, да… Так же, как говорил он, когда любил меня, – да, да…

Но теперь он спал. И я была так одинока в его объятьях… Я хотела говорить с ним – обо всем, обо всем на свете, обо всем, что не касается проклятого корабля.

Корабль. Чертов “Эскалибур”.

Я осторожно высвободилась из объятий спящего Антона и села в кровати. Реальность возвращалась ко мне. Она вернулась яркой вспышкой, внезапно озарившей мое сознание, – как только я вспомнила эту дату, тридцатое июня. Ну конечно, как же я не сообразила сразу, мы с Иваном так долго толклись на этом пятачке.

Тридцатое июня тридцать четвертого года. Ночь длинных ножей. Казни штурмовиков гомосексуалиста Рема, которые продолжались сорок восемь часов.

Вот я и вспомнила.

Но это знание ничего не дало мне, кроме морального удовлетворения. Оно никуда меня не продвинуло. Оно не приблизило меня к убийце, даже отдалило. Точное соблюдение дат и времени, отпущенного на убийства, было не больше чем ритуал, внешнее обрамление. Во всяком случае, хотя бы это…

Сейчас меня куда больше интересовали, записки. Их было три. Адресованные мне, Андрею и Клио. Содержание двух я знала. Но как и почему выманили Клио? Господи, почему я не настояла, чтобы Макс обшарил ее карманы, почему я сама не сделала этого?