Корабли Мериора

— Эт милосердный, я так и знал! Нам ни в коем случае нельзя было заворачивать в Джелот.

Суд

Его светлость лорд-мэр Джелота не любил вставать рано, поэтому судебные заседания никогда не назначались на определенное время. Просто один из членов городского совета ежедневно посылал начальнику городской стражи список с именами тех, кто должен сегодня предстать перед судом. Тот, в свою очередь, посылал в тюрьму солдат. Завтрака обвиняемым не полагалось. Солдаты вели их в судейскую палату — подвальное помещение со сводчатым потолком и без окон. Стены палаты были выкрашены в черный цвет. Располагалась она прямо под залом городского совета.

Первым в судейскую палату привели Дакара. Кандалы, в которые его заковали, больно стягивали запястья и лодыжки, мешая давить докучливых блох. Здесь ему пришлось дожидаться, пока приведут остальных обвиняемых — двоих мужчин и женщину. Женщину арестовали за скандал, учиненный в лавке. Один из мужчин попался на воровстве, второму предстояло ответить за жестокое убийство.

Всю ночь Дакар не сомкнул глаз. В камере было холодно. Десятками иголок впивались голодные блохи. Он ругал себя за нерадивость в обучении магии. Он еще мог силой заклинания открыть какой-нибудь нехитрый латунный запор, что нередко и делал, когда приходилось спешно уносить ноги из спален уступчивых женушек, чьи мужья вдруг возвращались домой раньше срока. Но кандалы и засовы в джелотской тюрьме были сделаны не из латуни, а из прочного железа. Теперь, лежа на холодном и сыром соломенном тюфяке, Дакар скрежетал зубами, проклиная свою извечную привычку все откладывать на потом. За несколько веков своего ученичества он так и не освоил урок по превращению железа в ржавую труху.

Погром, учиненный Волшебным Копытцем, нанес ущерб не кому-то, а самому правителю города. Дакару это грозило отнюдь не шуточными последствиями.

Судейскую палату освещала единственная свеча. Подиум, предназначенный для лорда-мэра и судейских, грозно нависал над скамьей подсудимых. Мраморный подиум украшала затейливая резьба. Он покоился на желобчатых опорах и руках горбатых кариатид. У всех кариатид были страдальческие позы, будто их вытащили из самых жутких и мрачных ям Ситэра и заставили служить джелотскому правосудию. Пахло воском, пергаментом и сухими лимонными корками. К ним примешивался терпкий запах шандианских пряностей. Только так можно было заглушить зловоние, исходящее от обвиняемых. Мало того что не все они могли похвастаться телесной чистотой; соломенные матрасы в их камерах насквозь пропитались крысиной мочой. За скамьей подсудимых, у стены, располагались дощатые скамейки для публики. Там, опрятно одетые и в начищенных сапогах, сидели истцы, а также жены, родственники и наиболее преданные друзья обвиняемых. Все пребывали в тягостном, напряженном молчании. Приходили и просто любопытные, но те старались не привлекать к себе внимания. Словоохотливый надзиратель рассказал Дакару, как однажды в судейской палате осмелился заночевать какой-то бродяга. Наутро его обнаружили, тут же судили, признали виновным в оскорблении правосудия и вынесли приговор: отрубить все пальцы на руках.

Тюремщик поведал ему, что отсечение головы считается у них милосердным приговором. К числу суровых относились четвертование, а также колесование с последующим сожжением заживо. Дакар топтался на месте, чтобы хоть как-то ослабить хватку кандалов. Ему было особенно тяжело. Страдало не только тело; развитая магическая восприимчивость наполняла сознание картинами чужой боли и кровавых страданий.

Погруженный в свои беды, Дакар не очень-то разглядывал сидевших на скамьях для публики. Владельца развороченной телеги он заметил: тот и сейчас был зол. На своих недавних попутчиков Безумный Пророк почему-то не обратил внимания.

Магистр Халирон явился в судейскую палату во всем великолепии, подобающем первому менестрелю Этеры. Он облачился в малиново-красную мантию, накинув ее на черный муаровый камзол с подкладкой шафранового цвета. Она приглушенно мерцала в сумраке зала, словно свет далекого факела. Халирон надел и запонки с топазами, и золотую ленту. Своим нарядом он весьма едко передразнивал лорда-мэра, чьими официальными цветами также были черный и золотой. Медлир оделся скромно: камзол из коричневого сукна и неброская заколка, скреплявшая воротник.

С городской башни долетел приглушенный звон колоколов, отбивавших время. Измученному и раздраженному Дакару предстояло выдержать еще одну пытку — церемонию появления городского главы. Он предчувствовал, что увидит пышное и до предела абсурдное зрелище. Интуиция не подвела Безумного Пророка. Даже коронация верховного короля не проходила с такой помпезностью.