Кораблики, или «Помоги мне в пути»

Надо было думать, наконец, о нормальной, будничной жизни. Я записал Петьку в ту школу, где когда-то учился сам. В ней и правда была группа адаптации. Но Петька провел в ней всего неделю, пока осваивал работу на школьных персоналках и калькуляторах. Основы нынешней пространственной и гуманитарной математики я объяснил ему сам: штука эта вполне для детсадовского восприятия, если подавать с умением... Вскоре любезная Юмма Григорьевна, наставница Петькиной группы, сказала, что ему пора идти в основной класс.

– Конечно, мальчик сильно отстал из-за болезни, но он все схватывает на лету и у него врожденное аналитическое мышление.

Я загордился Петькой и, следовательно, собой...

Со мной Петька держался свободно и беззаботно. В общем-то вел себя послушно, хотя иногда и упрямился по пустякам. Я не обижался, помня себя. Он звал меня "дядя Пит" или просто "Пит" и говорил мне "ты". Как близкому родственнику, дядюшке например. Видимо, странность своего происхождения и необычность нашего родства мало Петьку волновали. И я, кажется, стал привыкать. Смотрел на него вроде как на любимого племянника.

Хотя, с другой стороны, разговоров о нашем прошлом мы не избегали. Наоборот. По вечерам Петька часто забирался ко мне на постель и требовал рассказать, "что было потом". То есть как я жил после того, когда он попал сюда.

Я рассказывал. Но больше уже о юношеских делах, об учебе в университете, потом о работе над Конусом. И о полете в "Игле". Про детство мы говорили осторожно. Я боялся упоминать о взрослых, с которыми мы жили тогда. Легко ли говорить о тех, кого нет! Особенно о маме...

И Петька о маме ни разу не спросил. Я не мог представить, что он про нее не вспоминает. Ясно, что он просто держал эту память глубоко в себе, горько понимая, что возвращение невозможно.

А насчет отца он однажды все-таки завел разговор:

– Пит, удалось тебе тогда убежать к отцу?

– Убежать? Когда?

– Ну, я же собирался к нему сразу после того концерта! Значит, и ты! Разве не помнишь?

Я не помнил. Воспоминания о том концерте были у меня достаточно сбивчивые. А вообще-то бежать к отцу в Дмитров я собирался не раз, в горькие минуты. Не знал тогда, что отец умер еще в сорок шестом году, в дмитровском госпитале, от ран, полученных на фронте.

Об этом я осторожно и сообщил Петьке. И замер: вдруг сейчас он спросит и о маме? Но Петька только вздохнул:

– Значит, все было бы зря. И кораблик... – Но тут же встряхнулся. – Нет, не зря! Ведь Дорога все равно получилась...

Да уж, Дорога у него получилась. Такая, что длиннее некуда... Я взлохматил ему отросшую челку:

– Беги спать, Петушок. А то тетя Карина задаст нам...

Карину Петька слушался больше, чем меня. Она обращалась с ним весело, по-свойски. Иногда и покрикивала: если чересчур дурачился или допоздна засиживался у стереоэкрана. А один раз даже дала шлепка, когда Петух полез без спросу этот экран ремонтировать.

– Что за безголовое создание! Жить надоело? Знаешь, какое там напряжение?!

Он ничуть не обиделся. Только сказал гордо:

– Подумаешь. Меня никакой ток не берет.

– Балда ты, там же несколько тысяч вольт! – вмешался я. – Марш умываться и спать, курица растрепанная... – Ухватил его под мышку и потащил в ванную.

Петька дурашливо заболтал коричневыми босыми ногами. Как и многие здешние мальчишки, он привык гулять босиком. Тем более, что все еще стояло лето.

3

Когда же начался наш разлад? Может быть, когда Петька притащил из школы сразу несколько "неудов" и я всерьез разозлился, а он сказал нахально:

– Подумаешь! Сам-то, что ли, отличником был?

– Ты вот порассуждай! Кончится тем, что выдеру!

– Сам себя, значит. Как унтер-офицерская вдова, – хмыкнул он. В школе они как раз проходили Гоголя.

Я малость опешил от такой его находчивой дерзости, но он уже сделался дурашливо-ласковым и промурлыкал:

– Дядюшка Пит, моя совесть не спит. Она меня гложет, на лопатки положит... Я все выучу и пересдам.

– Обормот, – с облегчением сказал я. А он умчался к мальчишкам в ближний парк.

Но скоро я заметил, что Петька огрызается все чаще и чаще. Может, возраст такой наступал? А может... что-то еще?

Вот ведь повороты судьбы!

Что я хотел от жизни? Моя задача с Конусом была блестяще выполнена. "Игла" шла в Пространстве, туннель существовал – это была непреложная данность. Я свою миссию выполнил до конца. Правда, предстояла еще посадка Конуса на далекую планету и практическое освоение туннеля, но это уже было дело других, специально подготовленных людей. А я, порядком вымотанный тридцатилетней, всего меня без остатка забравшей работой и двухлетней вахтой на "Игле", сейчас был намерен предаваться заслуженному отдыху и прочим человеческим радостям бытия... Нет, конечно, не сплошному отдыху. Буду работать над статьями по корпускулярной теории Времени, над монографией-отчетом о своем отрезке пути на "Игле", о свойствах туннеля, но все это – неспешная, уютная такая деятельность...

Так я рассчитывал.