Кораблики, или «Помоги мне в пути…»

– Если у вас, мсье Пьер, возникнет необходимость с кем-то поговорить по связи, милости прошу ко мне в комнату. У меня неплохой "Орион" со стереоэкраном новой серии.

…С полчаса я лежал на диване, вспоминая все, что было, и раскладывая по полочкам. Потом опять резко подкатила тоска. И страх за Петьку. Я вскочил, набросил куртку, проверил "ПП". И вышел на улицу.

Бродил по городу, вздрагивал, когда видел похожих на Петьку мальчишек. Понимал, что шансов на встречу почти нет, но все же это было дело, поиск, надежда…

Когда завечерело, я вдруг сильно устал и вернулся к себе в Усадебный переулок. Опять лег. Кружилась голова. Вспомнил, что ничего сегодня не ел. Однако отказался, когда Эдда Андриановна сладким голосом через дверь пригласила меня к чаю. Сказал, что очень утомился и хочу уснуть.

– Ну, не смею быть назойливой…

Однако через минуту я услышал опять:

– Мсье Пьер! Мсье Пье-эр!..

Ох, пропади ты пропадом.

Но она приоткрыла дверь:

– Мсье Пьер, вас к экрану…

Я вскочил, чуть не развалив антикварный диван.

Вызывал меня отец Венедикт.

– Пит… Ты давай-ка ко мне. Сейчас… Есть кое-что.

– Что?

– Ну приходи. Есть… Только двигайся с оглядкой. Сам понимаешь…

Я понимал. Те двое наверняка уже очухались, а один-то из них тогда видел меня. И, возможно, запомнил. Странно, что я не подумал об этом раньше, когда болтался по городу… Да и Полоз мог уже обо мне пронюхать. В гостинице-то я не скрывал свое имя.

Я пешком дошел до улицы Кочегаров – не очень оживленной, но и не безлюдной. Остановил фаэтон-автомат. Вышел из машины за два квартала до кладбища и опять двинулся пешком. Поглядывал, не идет ли кто следом. Были густые августовские сумерки, а на кладбище – полная тьма. Тревожно трещал ночной кузнечик. Я шел, почти ничего не видя перед собою – на ощупь, по памяти. И наконец разглядел среди веток неяркое желтое окно.

ЖЕЛЕЗНЫЙ ПОЛ

1

По правде говоря, я надеялся на чудо. Несмело, но надеялся. Вдруг Петька нашелся, а отец Венедикт не стал мне сообщать заранее, чтобы я от радости не потерял голову.

Но чуда не случилось. Священник и Сивка ждали меня вдвоем. Отец Венедикт впустил меня в дом, а Сивка с ногами сидел на кровати – отмытый, переодетый, почти неузнаваемый. Я мельком отметил это, когда с угасающей надеждой обшаривал глазами комнату.

Светила желтоватая лампа.

Перехватив мой погрустневший взгляд, отец Венедикт кашлянул и сказал:

– Такое дело… Боюсь говорить с полной твердостью, но, по-моему, этот Сивка-Бурка знает вашего Петушка…

– Да?! Сивка, правда?!

Я сел, почти упал рядом с ним на кровать, едва не раздавив ее. Сивка деликатно подвинулся. От него пахло шампунем и новой одеждой. Вымытые волосы оказались бронзового цвета – жесткие спутанные кольца.

– Что ты знаешь, Сивка?

Он ответил солидно. Видимо, чуял важность момента.

– Знаю того, о ком речь. Вашего Петьку.

– Где он?!

– На Пристанях, где же еще. Завтра пойдем, сами увидите.

– А если сейчас?!

– Рискованно в темноте-то, – охладил мой пыл отец Венедикт. – Да и нога у него еще побаливает.

Я устыдился и опомнился.

– Сивка, а ты уверен, что это он?

Тот сказал тоном начитанного мальчика из хорошей семьи:

– Посудите сами. Во-первых, он – Петька. Во-вторых, из Византийска…

"Мало ли Петек из Византийска", – подумал я с боязнью, но и растущей радостью.

– …а в-третьих, кот. Дядя Венедикт… ой, отец Венедикт говорил, что у вашего Петьки был кот. И у этого… Его еще дразнят: "Пит – с котом спит". Ну, не зловредно дразнят, а так, шутя. Потому что кот хороший. И Петька тоже.

Неужели он притащил с собой Кыса?.. А что! Ведь, кроме кота, никого у него не осталось…

– Серый кот-то?

– Серый. И кончик хвоста загнут…

Чувствуя, что раскисаю от счастья, я помолчал, подышал, успокоился:

– Зовут-то это животное как? Помнишь?

– Нет. Все просто "кыс" да "кыс"…

Я ощутил, что люблю до слез не только Петьку, но и тощего Кыса с загнутым кончиком хвоста. И Сивку. И отца Венедикта…

Отец Венедикт встретился со мной глазами, опять кашлянул смущенно так:

– Ну, все сошлось, значит? Бог даст, завтра увидитесь… Я вам советую: ночуйте здесь. А с утра и пойдете.

– Не стесню?

– Хватит места… А хозяйке вашей я позвоню, чтобы не тревожилась, а то она дама впечатлительная… Ну-ка, Бурка-Сивка, гнедая гривка, пошли на кухню ставить чай. В новом чайнике…

И наш конек-горбунок на одной ноге ускакал за отцом Венедиктом.

Через минуту он вернулся, начал с хрустом разворачивать на столе скатерть из белого микропластика. Двигался он уже на двух ногах, но прихрамывал. На левой щиколотке под чулком проступала повязка.

В Сивке мало что осталось от недавнего беспризорника. Если смотреть пристально, можно было еще заметить на лице след прежней бесприютности, этакую трудно смываемую печать улицы – в излишней обостренности скул, в тени под глазами, в беспокойном подергивании бровей. Но исчезли коросточки на губах, чистыми стали щеки, разгладился лоб и уже не щетинились, а были весело загнуты вверх желтые ресницы. И одет Сивка был как ухоженное дитя обеспеченных родителей, "шахматенком".