Кораблики, или Помоги мне в пути

— А вот это вы зря, — серьезно возразил он. — Всегда следует уважать противника… По крайней мере настолько, чтобы выслушать его перед концом… А вы, господин Вику-лов, согласны со мной? — Он опустил ногу, сел удобнее, наклонил набок голову.

Страха в его глазах не было.

Но и у меня не было. Прежняя тяжесть растаяла. Осталось лишь досадливое нетерпение, с которым обычно хочется вытащить засевшую занозу. Будет неприятно сперва, но потом — облегчение. Надо только прижечь ранку, чтобы не осталось заразы. Я прижгу ее с сознанием, что уничтоженный мною Полоз больше никогда никому не принесет вреда.

Я вынул пистолет, сдвинул до конца ползунок регулятора мощности и муфту фокусировки. Теперь можно было уложить наповал мамонта.

Полоз наблюдал молча.

— Шли бы вы отсюда, ребята, — сказал отец Венедикт. Но Чиж не двинулся — стоял, расставив ноги и глядя на свои разбитые башмаки. А Петька плечом прижался к моему левому боку.

Полоз сел поудобнее. Смотрел на меня не отрываясь. Он был в мятых брюках, в старых туфлях на босу ногу и в засаленной клетчатой рубахе. И правда будто житель Пристаней. Но это был Полоз. Он смотрел мне прямо в глаза. Змеиными своими зрачками.

— Бесполезно, — сказал я. — Ты хороший гипнотизер, но сейчас не уйдешь. — И поднял пистолет. Петька прижался ко мне плотнее.

Полоз бархатно так, сочувственно проговорил:

— Надо ли стрелять, Питвик? Выбейте полено из-под колеса, и делу конец…

И правда, этого хватило бы! Мосток с рельсами уходил к воде наклонно, тележку сдерживал только сунутый под колесо деревянный брусок. Выдернуть — и тяжелая тележка, набирая скорость, покатит к отвесу. А глубина здесь — сразу. Бывший овраг…

— Нет, — сказал я. — Лишняя гарантия не помешает. Ты слишком изворотлив.

— Ну стреляй, — согласился он с коротким зевком. — А ты когда-нибудь убивал людей? Не боишься взять грех на душу?

— А ты не человек. Ты воплощенная гнусность. Садист и некрофильская дрянь! Тебе мало было мучить отдельных пацанов, захотелось государственного масштаба… Откуда столько ненависти в одном… в одной оболочке? Что за дикий вывих природы?

Признаться, он своими зрачками все же тормозил меня. Я ощущал, что растет неуверенность. И тогда представил огненный шар над черным пароходом и взлетающие в горячий воздух ребячьи тела. А еще — как у кладбищенского забора вжимается в травку Сивка-Бурка: «Дядечка, не надо!» Тряхнул головой, двумя руками поднял «ПП». Петька у меня под боком сжался.

— Подожди, — громко сказал Полоз. — Минуту! Я хочу справедливости. Хочу, чтобы ты знал… Откуда ты взял, что у меня была ненависть? Я любил детей! Да! Любил их как раз за страдания, которые через меня посылала им судьба. За то, что этими страданиями они искупают грехи мира. За то, что вносят в мир гармонию, уравновешивая своей болью счастье других. Ибо изначально Вселенная построена на равновесии добра и зла… Я ведь уже объяснял тебе это однажды…

— Когда?!

— Недавно. Ночью…

— Значит, это был не сон?

Он мелко засмеялся, складки его лица затряслись. Худое тело — тоже…

— Межпространственник… Так и не понял, что такое сон и где граница…

— Ладно, как-нибудь разберусь. А сейчас, уж не обессудь, я нарушу гармонию и равновесие между добром и злом. — И я снова поднял «ПП».

— Еще секундочку… Послушайте, господин Викулов. А вы всерьез уверены, что имеете право осудить меня на смерть?.. Да нет, я не о юридическом праве! Вы точно уверены, что сами лучше меня?

— А ты юморист, Полоз! — это я уже с новой злостью.

— Отнюдь, — светски возразил он. — Просто ваша судьба в давние годы милостиво перевела стрелку на ваших рельсах. Рукою десятиклассника Яшкина, который дал вам оплеуху. А если бы не это? Вспомните ваш тайный интерес, когда били Турунчика! Как вы часто дышали при виде чужого страдания! Во что это могло развиться, если бы не Яш-кин?

Я обмяк. Опустил пистолет. Откуда он знает? Хотя ведь он дьявол. И умеет проходить сквозь время… Ну, тем хуже для него.

Я сцепил зубы и снова навел ствол:

— Дело не во мне!.. Я и себя уничтожил бы без жалости, если бы почуял, что становлюсь таким! Но сейчас это зло в тебе. И поэтому я тебя убью.

— Ладно, стреляй, — процедил он. — Только подойди поближе, чтобы не промахнуться. И смотри, в кого стреляешь. Смотри! — он свободной рукой разодрал до низа рубаху. Сбросил рукав, рубаха повисла на правом плече. Полоз нелепо крутнулся, повернулся ко мне спиной. Она была бледная, с редкими волосками. На левой лопатке… темнело родимое пятно — «гусиная лапка».

Такая же, как у меня. И у Петьки. Я уронил руки.

И опять услышал, какая вокруг тишина. Звенящая. Обморочная.

Лицо Полоза оскалилось лошадиной улыбкой.

— Ну, что же ты, Питвик? Стреляй в брата своего!

И тогда я услышал Петьку. Он сказал шепотом, но непримиримо:

— Стреляй.

И я ватными руками поднял пистолет — в который уже раз…

Полоз перестал скалиться. Помертвел лицом, закатил глаза. И обмяк на железной площадке, вывернув прикованную руку.

— Подожди, — велел мне отец Венедикт. Подошел к Полозу. Нагнулся.

Я и мальчишки не шевелились.