Коралловые четки

Я услыхал шаги в коридоре. Люси проснулась в ту минуту, как входил ее муж. Я никогда не видал господина Делиля. Он маленького роста, но кажется сильным и держит себя изящно. Он темный брюнет с черными волосами и усами; его глаза, также черные, сверкают под густыми бровями, сросшимися на переносице.

— Вы готовы, мой друг? — сказал он Люси. — Время ехать.

Он подошел к ней, взял ее за талию и хотел поцеловать. С быстротой молнии она отступила, причем нечаянно уронила кресло.

Господин Делиль, скрыв досаду, сказал: „Я не хотел вам сделать больно, мой друг“. Он позвонил. Явилась горничная.

— Заприте чемоданы барыни и вынесите их, пожалуйста. Мы уезжаем.

Проснувшись, Люси уже не видела меня. Она посмотрела во все стороны, надела шляпу и пальто и вышла.

Поцелуй, который пытался дать своей жене Делиль, меня раздражил до крайности. С гневом я увидал, как он усаживался около нее в карете, которую быстрой рысью повезла пара лошадей. Я без труда последовал за ними; простым усилием воли я очутился в карете. Люси плакала, еще взволнованная прощанием с родителями. Господин Делиль попробовал ее утешить.

— Ну, ну, — говорил он, — не надо так плакать. Я — не людоед, черт возьми!

Он опять хотел поцеловать Люси, но она разразилась такими сильными рыданиями, что господин Делиль отказался от своей попытки и нахмурил брови. Он ничего не сказал более и с неудовольствием отодвинулся в угол. Однако, приехав на вокзал, он попросил ее умерить выражения горя, которое было немного смешно. Люси отерла слезы и попыталась повиноваться.

Я последовал за ними в вокзальный буфет, где они пообедали или, скорее, где пообедал господин Делиль, потому что Люси ничего не хотела есть. Они пошли садиться в вагон, когда я проснулся у господина Эрто.

Таким образом, сны мои возобновились с тех пор, как четки опять у меня. О, мои ночи! Опять вы стали для меня источником радости, но сколько печали теперь примешано к ней!

16 марта.

Я провел ночь в вагоне, около Люси, которая не хотела ложиться. Господин Делиль не решился настаивать при публике и лег на верхней лавке. Люси сидела внизу. Я сел рядом с нею. Мне кажется, что она ощущает мое постоянное присутствие. Она задремала около полуночи и увидала меня во сне.

— Антон! Антон! — сказала она мне. — Не ездите с нами.

— Я последую за тобой, Люси, и не покину тебя. Ты не имела мужества отстоять нашу любовь, но я поступлю не по-твоему. Знай, что я буду постоянно около тебя, между тобой и человеком, который называет тебя своей женой.

— Не делай этого, я тебя прошу. Ты видишь, насколько мне тяжело покоряться и как велика моя мука. Не делай мне более трудной жизнь, на которую я обречена, и не ставь меня в невозможность принести жертву, которую Бог требует от меня.

— Бог не пожалел меня, Люси!

— Молчи! Молчи!

— Что с вами, друг мой? — сказал господин Делиль, наклоняясь к жене. — Вы, кажется, разговариваете во сне! У вас был кошмар?

Люси внезапно проснулась и ничего не ответила.

— Вам нездоровится? — заметил господин Делиль.

— Я, кажется, видела дурной сон.

Люси не засыпала снова: она взяла четки и перебирала их всю ночь, шепча молитвы. Увы! Кто их слушал? Кто их услышал? Кто мог внять им?

17 марта.

Она настояла, чтобы сегодня же ехать в Гранаду: ни за что не хочет останавливаться в пути. Она так взволновалась и смутилась при мысли переночевать в гостинице, что господин Делиль не посмел принуждать ее; но настроение у него скверное.

Люси видит меня, как только засыпает. Мне кажется, что есть нечто странное в ее сне; но я не знаю, что именно.

Она сама говорит мне „ты“, когда беседует со мной. Очевидно, ее мучит мысль о моем присутствии; может быть, она позволила бы мужу поцеловать себя в щеку, если бы не боялась, что я увижу эти поцелуи.

Ночью она опять говорила со мной, но очень тихим голосом. Тем не менее, я слышал все так же отчетливо, как обыкновенно:

— Ты жесток! жесток! Оставь меня, прошу тебя! Удовольствуйся душой, которая твоя навеки, и не мешай мне быть для мужа покорной супругой, как повелевает церковь.

Кажется, я нашел средство бороться с соперником, который отнял у меня возлюбленную. Надо, чтобы Люси знала, что я всегда с ней, чтобы ей были неизвестны моменты, когда меня не бывает около нее, чтобы она всегда боялась иметь меня невидимым свидетелем своей жизни. В душе бедняжки происходит борьба между долгом и любовью. Что одержит верх?

Чувствую, что я эгоистичен и зол. Я не могу, подобно ей, отделять душу от тела, отдавать одно и отказывать в другом, считая себя верным и искренним. Мне несвойственны тонкости ее мистической казуистики: я отдал ей и тело, и душу. Мне доставляло некоторое удовольствие ее мучить.