Корчма на Брагинке

На следующий день мы поехали в Погонное. Мы переправились на пароме через глубокую и холодную реку Брагинку. Ивовые ее берега шумели и серебрились от ветра. За рекой песчаная дорога пошла по опушке соснового леса. По другую сторону дороги тянулось болото. Оно терялось за горизонтом в тускловатом слюдяном воздухе, светилось «окнами» воды, желтело островами цветов, шумело сероватой осокой. Я никогда еще не видел таких огромных болот. От болота тянуло сладким лекарственным запахом. Далеко от дороги среди зеленых и пышных трясин чернел покосившийся высокий крест, — там много лет назад утонул в болоте охотник.

Потом мы услышали похоронный звон, долетавший из Погонного. Линейка въехала в пустынное село с низкими хатами, крытыми гнилой соломой. Куры, вскрикивая, вылетали из-под лошадиных копыт.

Около серой деревянной церкви толпился народ. Через открытые двери были видны язычки свечей.

Мы вошли в церковь. Толпа молча расступилась, чтобы дать нам дорогу. В узком сосновом гробу лежал мальчик с русыми, тщательно расчесанными волосами. В сложенных на груди бескровных руках он держал высокую и очень тонкую свечку. Она согнулась и горела потрескивая. Воск капал на желтые пальцы мальчика. Косматый священник в черной вытертой ризе торопливо махал кадилом и бормотал молитвы.

Я смотрел на мальчика. Казалось, что он старается что-то припомнить, но никак не может.

Севрюк тронул меня за рукав. Я оглянулся. Он показал мне глазами в сторону от гроба. Я посмотрел. Там шеренгой стояли старые нищие. Все они были в одинаковых коричневых свитках с блестящими от старости деревянными посохами в руках. Седые их головы были подняты, — нищие смотрели вверх, на царские врата. Там был образ седобородого бога Саваофа. Он очень походил на этих нищих. У него были такие же впалые и грозные глаза на сухом темном лице.

— Майстры! — топотом сказал мне Севрюк.

Нищие стояли неподвижно, не крестясь и не кланяясь.

Вокруг них было пусто.

Вздыхали женщины. Изредка с паперти доносился глухой гул мужских голосов. Священник сердито дергал кадилом и начинал громче читать молитвы. Гул стихал.

Потом нищие сразу двинулись к гробу, молча подняли его на руки и понесли из церкви. Сзади один поводырь вел двух слепцов. Слепцы держались за руки.

На кладбище с поваленными крестами гроб опустили в могилу. На дно ее уже натекла вода. Священник прочел, торопясь, последние молитвы, снял ризу, свернул ее и ушел с кладбища. Двое пожилых полещуков, поплевав на ладони, взялись за лопаты.

К могиле придвинулся слепец с ястребиным носом и сказал:

— Пожертвуйте, люди за упокой души невинно убиенного отрока Василия.

Он протянул старый картуз. В него посыпались медяки.

Могилу начали забрасывать землей. Мы медленно пошли к церкви, где ждали лошади. Всю обратную дорогу мы молчали. Только Трофим сказал:

— Тысячи лет живут люди, а до правды не докумекались. Странное дело!

После похорон поводыря тревога вселилась в дом Севрюков. По вечерам двери запирали на железные засовы. Каждую ночь Севрюк со студентом вставали и обходили усадьбу. Они брали с собой заряженные ружья. Однажды ночью в лесу загорелся костер. Он горел до рассвета. Утром Трофим рассказал, что у костра ночевал неизвестный человек. «Надо думать, гоновец, — сказал Трофим. — Ходят кругом, как волки».

В тот же день в усадьбу зашел босой парень в солдатских черных штанах с выгоревшими красными кантами. Сапоги висели у него за спиной. У парня было облупленное от загара лицо. Глаза его смотрели хмуро и цепко. Парень попросил напиться. Марина Павловна вынесла ему кувшин молока и краюху хлеба. Парень жадно выпил молоко и сказал:

— Смелые господа! Не страшитесь жить в таком месте?

— Нас не тронут, — ответила Марина Павловна.

— Это почему же? — спросил парень и усмехнулся.

— Мы никому не делаем зла.

— Со стороны заметнее, — загадочно ответил парень и ушел.

Поэтому Марина Павловна с неохотой отпустила на следующий день Севрюка в соседнее местечко, где надо было купить кое-какие продукты и порох для охотничьих ружей. Севрюк взял с собой меня. Мы должны были вернуться к вечеру в этот же день.

Мне очень понравилась эта поездка по безлюдному краю. Дорога шла среди болот, по песчаным буграм, поросшим низким сосновым лесом. Песок все время ссыпался с колес тонкими струйками. Через дорогу переползали ужи. Блестели по сторонам болота. Над землей стояло безмолвие. Лишь изредка едва слышно начинал шуметь лес.

В местечке по заросшим мхом крышам еврейских домов бродили козы. Деревянная звезда Давида была приколочена над входом в синагогу. На площади, засыпанной трухой от сена, стояли расседланные драгунские лошади. Около них сидели на земле красные от жары драгуны. Мундиры их были расстегнуты. Драгуны вполголоса пели:

«Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваши сестры?» —
«Наши сестры — пики, сабли востры, —
Вот где наши сестры».

Драгунский офицер сидел на крылечке постоялого двора и пил мутный хлебный квас.