Корделаки

Туреева снова разрыдалась, теперь, видимо, от облегчения, и высыпала на князя все сведения, свалившиеся на неё за последние дни, не забыв упомянуть о поисках на маскараде некоего Канцлера. Князь выслушал её с особым вниманием, оставаясь серьёзным даже в местах романтических или похожих на фантазии. Потом она замолчала, а он задумался.

– Не думаю, что Великий Канцлер Мальтийского Ордена собственной персоной явится среди такого скопления народа. Если только – не объявляя себя. Деятельность Ордена никогда не запрещалась, но на территории Российской империи никто не имеет права открыто носить их знаки отличия. Государь ведёт борьбу с тайными обществами, хотя и благоволит именно этому собранию. Он и сам какое-то время носил титул Проректора, возможно в память своего батюшки. Или признавая главную миссию Ордена – помощь раненым и страждущим – созвучной своим собственным склонностям. Да, так вот – о помощи! Вряд ли Госпитальеры вовсе пропустят такой случай благотворительных сборов. Какой-то их представитель будет непременно. Зачастую суммы вносятся под псевдонимами, так что вряд ли даже я смогу его вычислить. Но, если мы поймём, что он здесь действительно был, то это будет подтверждением серьёзности, и не только рассказанной вами истории. Ей я верю безоговорочно. Это лишь подтвердит бедственное положение раненого на болотах. Если всё происходящее так близко к верхушке Ордена, то он практически обречён. Его надо вытаскивать своими силами, не дожидаясь милости иоанитов. Обещайте, что с этой минуты вы ни шагу не сделаете, не поставив меня в известность! Ждите меня здесь.

* * *

Фаэтон скучал, изредка перекидываясь фразами с кучерами карет, которые тоже пытались не задремать на козлах в ожидании седоков. Но он знал, что это ненадолго. Сначала один, двое, а как объявят победителя благотворительного сбора, который внесёт наибольшую сумму, так все и начнут разъезжаться. Тут уж не зевай! Следи, чтобы кареты не зацепились рессорами, каждой даме подай руку, посвети фонарём. И так до самого утра, последние гуляки будут отбывать уже отоспавшись. Со светом. Но те – всё больше верховые.

Вот к нему приближается пожилая пара. Это хорошие, правильные гости! Собрались заранее, чтобы уехать покойно, без суеты и толкотни. Он свистнул кучера Куницыных, так как, не зная их самих, запомнил карету, ведь они и приехали позже остальных.

– Голубчик, ты уже подаёшь? – растерянно спросил старый барин.

– Рады стараться, ваше благородие! – расшаркался Фаэтон.

– Да мы только узнать. Потерялись с родственницей нашей. Молодая дама. Никто не уезжал недавно, голубчик?

– Как же барин! Всё время кто-то уезжает. Но вот так, чтобы молодая особа и одна. Нет, такого не припомню! Филька! Филимон-охламон! Без меня барышни в одиночестве не отбывали?

– Никак нет! – доложил ряженый арапчонком подросток.

– Ах, ты ж, – расстроился барин. – И чего бы ей от нас уходить так надолго?

– Эх, барин! – Фаэтон, забывшись, хотел сдвинуть картуз набекрень, а сдвинул то, что нынче красовалось на его голове. – Дело молодое, чего ж сюда и ездят-то? Ясно дело!

– Эх, Фаэтон! – в тон ему отвечал барин. – Не судите, да не судимы будете!

– Ах, барин! – захохотал конюх. – А ты, барин, с пониманием! Вот как оказывается! А вот как твоя фамилия?

– А зачем тебе моя фамилия? Тут вон и лица-то не все кажут, не то, что фамилии оглашать!

– Не Куницын ли, часом? – прищурился Фаэтон.

– Куницыны. Куницыны мы, – вступила тут в разговор супруга барина.

– Так вам просили передать! – конюх поправил сооружение у себя на голове. – Барышня и просили. Только не одна она уехала. С кавалером! С гусаром, прости господи!

– Как же это? Как же это, Пашенька? С каким гусаром? – начала волноваться старуха.

– Обожди, солнце мое. Ну-ка толком! Кто, что передавал, кто с кем уехал?

– Барышня. В золотом вся, – докладывал Фаэтон. – Спешили. Передай, говорит, Куницыным, если хватятся, что через час буду обратно. А меж собой говорили, что верхом быстрей было бы. Дык…

– Дык, у мамзели платье больно хвостатое для верху-то! – встрял Филимон. – Да и коня второго, где взять! На каретке укатили. На его. Уж с полчаса будет.

– За час, говоришь, обернуться хотели? Это куда ж в ночи-то им приспичило?

Фаэтон хмыкнул в кулак, но, не желая смущать пожилую барыню, промолчал, сдержался, а после спросил у Филимона:

– Ничё больше не подслушал, оголец?

– А чё там слушать-то? – презрительно хмыкнул арапчонок. – Полюбовного не было меж ними, они только всё время подсчитывали, чтоб скорей обернуться. Она говорит – через Стрелинскую Слободку ближе будет, а он – через Ижорскую дорога надёжней. Вот и вся недолга.

– Ах, ты ж! – всполошился Куницын. – Это ж она в старый дом повезла его! Увидит – не поймёт! Ах, я ж, пень трухлявый! Душа моя, поезжай с Пафнутьичем в город. В город, в город! Там все соберёмся. А я её, голубку, нагоню. Объясню всё. Эх, надо было раньше! Самому!

– Пашенька! Да как же ты за ней сам-то? Уж давай вместе, карета-то одна! – разумно говорила Куницына.