Кордон в облаках

Их похвалили на утреннем построении. Поставили в пример. Это было лестно. Владимиров смотрел на Янковского как победитель на побежденного, хотя работали они вместе.

Спустя некоторое время Янковский тоже уехал в отпуск, в Прибалтику. Владимиров остался один — и за начальника станции, и за начальников смен. Один в трех лицах. Он чувствовал себя хозяином положения и хотел как-то отличиться. Но как?

В первую очередь он решил подтянуть дисциплину в расчете, которая, как ему казалось, при Комизе и Янковском была не на высоте. Солдаты не всегда действовали по-уставному.

На следующий день Владимиров пришел на станцию пораньше, до развода.

Дежурная смена сидит в индикаторной, его появления никто не заметил, никто не встал, чтобы поприветствовать офицера.

Лейтенант хмурит брови.

— Старший смены!

Поднимается рядовой Иванидзе.

Иванидзе хороший парень. Владимиров его уважал, считал, что из него получился бы отличный офицер. Иванидзе — единственный в роте грузин. Говорят, грузины вспыльчивы, но за Иванидзе Владимиров этого не замечал.

— Виноват, товарищ лейтенант, — говорит он. Лейтенанту бы смягчиться, после того как солдат извинился, простить оператора, а он пошел, что называется, «в разнос». Уж больно горяч по натуре, не научился сдерживать эмоции.

— Вы что, первый год служите?!

Солдаты нахмурились, сопят, одергивают гимнастерки.

Остановиться Владимиров уже не может. И, покричав еще, уходит на развод.

В строю-«переваривает» происшедшее, даже не слышит, что говорит командир. В голове появляется запоздалая мысль: «Неправильно все-таки поступил. Не нужно было кричать. Так авторитет свой не поднимают. Ну и пусть неправильно, — перебивает себя. — Не буду же я извиняться перед солдатами!..»

С этого, наверно, все и пошло.

Дисциплину он в расчете вроде бы поднял. Видит: побаиваются его, по струнке вытягиваются, когда входит. Но вряд ли стали уважать больше, относятся настороженно, не откровенничают с ним, как бывало раньше.

Владимиров не любит признаваться в промахах. Даже перед самим собой. Считает, что он прав. Он в конце концов командир, и один. Он обязан требовать. А они подчиненные, и их много. Они обязаны подчиняться, выполнять Дисциплинарный устав.

Станция работает хорошо, уверенно водит сверхдальние цели. Владимиров довольно потирает руки.

Во время недельных регламентных работ с настройкой станции он тоже справился. Ну что же, иного он и не мыслил себе. Хотя иногда и мечтал, как в ответственный момент возникнет неисправность, операторы все растеряются, а ему будет достаточно одного взгляда, чтобы понять причину неисправности и быстро ее устранить.

Вскоре так и случилось. За исключением, впрочем, того, что понять неисправность «с первого взгляда» и быстро ее устранить ему не удается.

И он копается, копается, вспоминая премудрости радиолокационной науки. За спиной стоят подчиненные. Лучше бы их здесь все-таки не было.

Хорошо еще, что поломка произошла, когда боевое дежурство велось на другой станции.

А причина поломки оказалась в общем-то довольно простой: вышел из строя второй канал и виной тому были центробежные реле, те самые… Их, оказывается, Вафаев и Бахарев вставили неправильно: они не шли на место, а их забивали, и в результате реле треснули.

Наконец, он все исправляет. Но на душе кошки скребут… И какой-то внутренний голос укоряет: вот до чего довела тебя, лейтенант, твоя гордость.

Он идет обедать и чувствует на своем затылке укоризненные взгляды рядовых Вафаева и Бахарева. Ему хочется даже пригнуться в эту минуту.

СОЛДАТ СТЕРНИЦКИЙ

Сегодня он впервые в индикаторной. Темно (окна завешаны шторками). Монотонно гудят вентиляторы обдува кабины и охлаждения аппаратуры. Светятся разными цветами контрольно-измерительные приборы и лампочки в шкафах с блоками, где смонтированы экраны величиной с большое блюдо.

Стерницкий привыкает к темноте, видит множество различных ручек настройки, тумблеров и переключателей, приборов. Невольно думает: этого мне хватит учить на всю жизнь и не выучить.

За одним из светло-оранжевых экранов, отгородившись своей широкой спиной от всех, сидит старший смены сержант Родин, за другим ефрейтор Никитин.

Стерницкий видит, как медленно ползет по экрану светлая черта, будто секундная стрелка по огромному циферблату. Но эта стрелка — волшебная. После нее на экране хорошо высвечиваются градусная сетка и разной величины белые точки.

Солдат вглядывается в экран, чтобы увидеть на нем самолет. Но самолета почему-то не видно.

Между тем оператор Никитин спокойным, хорошо поставленным голосом передает в микрофон:

— Цель номер двадцать. Азимут триста пятьдесят. Дальность сто. Цель номер девятнадцать. Азимут девяносто. Удаление триста.

У Стерницкого даже мурашки по телу пробежали.

— Где же самолет? — спрашивает он у начальника станции лейтенанта Сырова. — Одни только белые комарики.

Операторы, что сидят у экранов, смеются.

— Вот эти точки и есть самолеты, — говорит Родин, шикнув на операторов.

— Но почему же они стоят на месте?