Корейская классическая поэзия

Обе антологии отражают не только прошлый, но и новый этап в развитии корейской поэзии. Их составление совпадает с выходом на историческую арену так называемого третьего сословия, с усилением роли города, с обострением классовой борьбы в Корее, нашедшей свое выражение в ряде крупных крестьянских восстаний, начиная с восстания под руководством Хон Кен Нэ в 1812 году и кончая всемирно известной крестьянской войной «тонхаков» в конце XIX века. В Корее развивается ремесло, торговля, быстро растут опустошенные двумя разорительными войнами города. Если в первой половине XV века столица Кореи Сеул насчитывала сто тысяч жителей, то в первой половине XVIII века в Сеуле было свыше двухсот тысяч человек.

Все идеологические основы феодализма подвергаются переоценке. В области философии большое значение приобретают те направления, которые стремятся переработать дуалистическое по своей природе учение родоначальника неоконфуцианства Чжу Си в монистическом духе, подчеркивая материальное начало мира (так называемое «ци»). Старому конфуцианскому лжезнанию передовые мыслители того времени противопоставляют реальное знание. Среди корейской интеллигенции возникает тяга к реальному знанию, нашедшая свое выражение в крупном идейном течении, получившем название сирхак (реализм); это течение дало своих астрономов, географов, математиков, историков, экономистов.

Аналогичные процессы происходят и в литературе. Прославленные составители упомянутых выше антологий Ким Чхон Тхэк и Ким Су Чжан в это время воспринимаются уже как последние могикане некогда мощной «озерной школы». Уже никого не удовлетворяет та тематика, которая была провозглашена корейскими «пейзажистами» как единственно достойная поэзия. Она кажется для этого периода слишком камерной, не актуальной для новых сил, выступивших на историческую арену. Все явственнее в поэзии начинают звучать новые темы. Поэзия приобретает бодрую, жизнерадостную и жизнеутверждающую окраску, проникается духом эпикурейства. Не менее важно и то, что в это время в поэзии появляется человек. Поэта интересуют уже не излучины побережья у Косана, не пейзаж, а излучины души человеческой, ее разнообразные переживания, преступные с точки зрения конфуцианской морали. Так заявляет свои права почти отсутствовавшая в предыдущую эпоху лирическая тема, абсолютно воспрещенная конфуцианством и использовавшаяся ранними поэтами (например, Чон Чхолем) в сугубо символическом плане, когда под возлюбленным разумеется только король, а под возлюбленной его подданный. Новая эпоха снимает с лирики этот символический налет, освобождает лирику от оков, которые стесняли ее раньше, дает место изображению подлинных чувств. Освобожденное от запрета переживание порою приобретает грубо чувственный характер в такой мере, что из-за слишком откровенного языка лирическое стихотворение превращается в свою противоположность.

Характерно, что вместе с новой темой в поэзию приходит и новый автор – женщина, как, например, прославленная поэтесса того времени Хван Чин И из Кэсона (в то время Сондо), тонкий знаток китайской поэзии эпохи Тан, одна из высокообразованных женщин того времени, вошедшая в историю корейской поэзии под именем «бессмертной».

В это же время появляются поэтические произведения и на общественно-политическую тему. Поэты не обходят и таких явлений, как торговля, ростовщичество. Они обращаются к прозе городского быта, окружающей их городской действительности. Освободившийся от конфуцианского мировоззрения человек этого времени чувствует себя как бы вновь родившимся на свет. Перед ним открылся новый, неведомый ему дотоле мир. Он и относится к нему наивно, как только что родившийся ребенок. Отсюда любование и восхищение каждой деталью, наивный анализ действительности, доходящий до удивления перед каждым новым предметом, увлечение вещью, одним ее названием.

Многие стихотворения этого времени представляют собою перечни, каталоги рыб, насекомых, растений, наименований кораблей и т. п. Все это кажется поэтическим, достойным того, чтобы о нем говорить в поэтической форме.

Старая форма камерного трехстишия явно была тесной для этой новой тематики, требующей простора. Поэтому сичжо существенно преобразуется. Это преобразование идет прежде всего по линии принижения роли строки и перехода к непрерывному чередованию ритмически организованных стоп, в основе которых лежит то же самое число слогов, что и в стопе сичжо. Здесь, таким образом, закладываются основы либо для перехода стиха в свободный, что, кстати, характерно и для корейской поэзии двадцатого века, либо для отрицания стиха как такового в пользу ритмически организованной прозы. Известно, что такие выдающиеся произведения начала девятнадцатого века, как «Повесть о Чхунхян», как раз и написаны такой ритмически организованной прозой. Эта новая форма стиха получила название чапка – «сложное стихотворение», или чанга – «длинное стихотворение». Стихи, написанные в форме чанга, вошли в четвертый раздел сборника.