Корень мандрагоры

Мара слушал русский рок, регги и американский блюз, читал эзотерику и философию и одевался как хиппи. Ну или почти как хиппи. Потертые джинсы, футболка с физиономией накуренного Боба Марли, светлая шевелюра до плеч (как правило, собранная в хвост на затылке), высокие ботинки армейского образца, глаза за широкими окулярами коричневого стекла, вызывающие ассоциацию с горнолыжными курортами, и куча всяких кожаных фенечек и побрякушек-талисманов на шее и запястьях. Таким его видели прохожие на улице и клиенты магазина, в котором он работал. Я же за пять лет нашего знакомства сумел разглядеть в нем гораздо больше, чем люди обычно замечают в посторонних. Вот, например, его волосы. Не русые и не белые, скорее цвета хорошо высушенной соломы и тонкие, как паутина. Складочки вокруг губ, намекающие на частую улыбку. Едва различимые морщины, убегающие от глаз к вискам, — морщины человека, который на все смотрит пристально, с прищуром, пытаясь заглянуть туда, куда обычный взор не проникает. Сами глаза густо-голубые, не синие, а именно насыщенно голубые, и на самом их дне светлая глубинная грусть, древняя, как сама природа, а потому способная проложить себе дорогу сквозь каменные стены общественного мнения, — взгляд Мары был чист и опасен, как разряд электричества. Нос длинный, узкий — такими носами Андрей Рублев награждал святых на своих иконах. Тонкие губы и упрямый подбородок, вносящие в общую картину элемент жесткости и даже стоицизма. Просветленное лицо с железными чертами. Мара странным образом сочетал в себе душевную мягкость и волю воина Спарты. С первой секунды нашего знакомства он стал мне симпатичен. Вернее, любопытен. Я подумал, что он похож на адепта розенкрейцеров или каких-нибудь там тамплиеров. Что-то было в нем от представителя воинствующего монашеского ордена, где любовь к человеку чудесным образом уживается с великолепным владением мечом. Мара вполне мог избить человека, если он того заслуживал, но следом поделиться с ним последним, что у него было.

Мара торговал дисками в музыкальном магазине и в целом, конечно, не попадал в категорию обеспеченных граждан. То есть не попадал настолько, что поначалу казалось странным, что у него всегда имеется «дурь». Сперва мы думали, что он дилер, но все оказалось не так. Мара не торговал. Никогда. Мало того, его мировоззрение (этакий слепок европейской философии и галлюциногенных просветлений Кастанеды) не позволяло ему опускаться до торговли «инструментами знания» — это его определение.

— Истинное знание невозможно ни купить, ни продать, — так он пояснял свою позицию.

— Ты гностик? — спросил я как-то его, довольный возможностью похвастаться знанием мудреного слова.

Он задумался на секунду, ответил:

— Не вполне. Гностики считают, что истинное знание невозможно передать кому ни попадя. То есть, чтобы его получить, нужно быть избранным. В противном случае никакими духовными практиками его не заграбастать. В этом что-то есть, я не спорю. Впрочем, как и в любой философии: там всегда что-то есть и чего-то не хватает. Как правило, не хватает самого главного… А насчет гностиков — думаю, они были не совсем правы. Я-то как раз считаю, что с помощью кое-чего знание заполучить возможно. Тут я с Кастанедой согласен. Если тебя ломает сидеть в позе лотоса двадцать лет кряду, то можно попытаться расколупать энергетический канал в темечке с помощью специальных инструментов. К тому же, парень, природа нас щедро этими инструментами снабжает, неспроста же она так делает, а?

Поэтому Мара «дурью» не торговал. Но — будучи неторгующим из идейных соображений, с осторожностью и пониманием относящийся к всевозможным «акселераторам прозрения», Мара становился идеальным кандидатом на должность начальника камеры хранения. Короче, Мара был банкиром, а его квартира — банком. Все его знакомые держали свои «депозиты» в его хранилище. Причем за это незаконное дело Мара опять же денег не требовал, но имел негласное право изымать некоторую часть «дури» для личного пользования. Вот этим правом он со спокойной совестью и пользовался, а заодно и окружающих угощал, если они того заслуживали.

По тем же самым соображениям Мара категорически отказывался иметь дело с амфетаминами, крэком, героином и их производными. К тяжелым наркотикам и сильным стимуляторам Мара относился крайне отрицательно, потому что «они никакого высшего знания дать не могли и существовали всецело ради свинячьего удовольствия» — такая у него была позиция. «Торчков» Мара считал вымирающим видом, неверным витком эволюции. Но при этом Мара относился к ним скорее с сожалением, с какой-то христианской терпимостью. Мара вообще был человеком добрым. Я бы даже сказал — фундаментально добрым.