Корень мандрагоры

Мара отлетел от меня, словно ядро от катапульты. Я взмыл в воздух и в одну секунду настиг собаку. Мои пальцы легли ему на шею. Крик мандрагоры потек по моим рукам и впился псу в глотку. Пес взвыл и замолотил лапами, но я не чувствовал ударов, смерть растения выходила из меня и должна была выйти полностью. Боковым зрением я наблюдал, как вскочил Мара и бросился в нашу сторону. Мара, несчастный философ, в последний момент ужаснувшийся своего же детища… В это мгновение с неба упал мой беркут, промелькнув перед самым его лицом. Мара шарахнулся в сторону и наступил на змею. Первый укус пришелся ему в ногу. Мара вскрикнул и упал на колени, второй удар гюрза нанесла в шею.

Мара хрипел и катался по земле. Пес больше не шевелился, последняя капля крика вышла из меня и впиталась в него. Мое тело успокоилось, мышцы снова были мне подвластны, рвотные спазмы прошли, только дышать все еще было трудно.

Я выпустил тело из рук, поднялся. Кислый, вобравший крик мандрагоры, был похож на древесный корень — он был бел и скрючен. Наш прозорливый философ оказался прав: в спектакле Мары Кислый сыграл свою важную, хоть и второстепенную, роль. Я отвернулся, отныне Кислого не существовало. Пес жил — пес умер. Ни печали, ни сожалений.

Мир горел и рушился, и было необходимо это остановить. Я подошел к Маре, присел возле него. Он был парализован, но все еще жив. Его шея распухла, щеки и лоб покрывали красные пятна, голубые глаза подернула дымка, но они смотрели на меня, и в них жило сознание. Я видел свои мысли со стороны, они походили на медлительных огненных рыб, — они горели и чадили копотью. Я приблизил одну из них и внимательно рассмотрел — мысль гласила, что Мара не первый, кого убивает собственное мировоззрение… Я достал из его кармана пять пластинок корня, бросил их в рот и начал жевать. Мара, собрав последние силы, едва заметно расщепил губы и прошептал:

— Кто… ты?

— Алеф, — прозвучал мой ответ, который я не очень и понимал.

Мара смотрел на меня с ужасом, и я видел, как этот ужас растекается в его груди чернилами, забивает поры легких. Его дыхание становилось все прерывистей, глаза мутнели. Через мгновение он захрипел, изо рта пошла розовая пена. Мара выгнулся дугой, потом расслабился и замер. Змея заползла ему на грудь и обратила ко мне свой взор. Беркут парил над головой. Я кивнул им и перевел взгляд на горизонт. По холмам текла огненная лава, небо колыхалось в оранжевом и алом.

Я закрыл глаза и направил взгляд внутрь себя. Растение ушло вместе с криком, но следы его пребывания были неизгладимы. Я видел мир, с которого содрали кожу. Я видел себя, вывернутого наизнанку. Мы соприкасались друг с другом оголенными нервами. Я был наг перед Вселенной, а она не считала меня безобидным младенцем. Вселенная превратилась в сумасшедшую звезду, решившую покончить со своими детьми. Если до этого я чувствовал жар, то сейчас я слышал, как трещат, пожираемые пламенем, мои кости, как закипает мозг и лопается кожа.

У меня подкосились ноги, я упал на спину. Но земля не остановила меня. Я, словно раскаленный клинок, погружающийся в воск, опускался сквозь податливый грунт все ниже и ниже. Земля не давала прохладу, она забирала мою энергию, но во мне ее было так много, что планета была неспособна вобрать ее всю. Я видел перед собой прямоугольник кровавого неба, он удалялся, и его заволакивала оранжевая муть. Я вдруг осознал, что место, куда я стремлюсь — центр планеты, самое пекло. И если я его достигну, смогу ли вернуться назад?.. Я собрал все силы и, хрипя, вскинул руки, ухватился за края своей могилы и рывком вытащил себя на поверхность.

Вокруг стояла огненная стена. Куда бы я ни смотрел, везде было только пламя. Я поднес к лицу ладони, они обугливались. Я попытался сжать кисть и услышал хруст ломающихся пересушенных пальцев. Я понимал, что если ничего не сделать, от меня останется горстка черного пепла. Пламя целенаправленно убивало меня, и я должен был спастись. И тогда я собрал в легких всю свою злость и волю к жизни и исторг этот сгусток в мир. Я орал всего одно слово, орал его так, словно оно и есть имя всему сущему, словно я призываю исполинов Аида служить мне и даже мысли не допускаю, что они могут не подчиниться:

— Д-о-о-о-о-ж-ш-ш-ш-ш-д-д-д-ь!!!