Корень всех зол

Именно таким я себя и чувствовал — напряженным, сжатым как пружина. Слишком много энергии, и неизвестно, куда ее девать. Я, кажется, добежал бы сейчас в один дух до самого Клифтона — и не мог двинуться с места. Мне не хватало воздуха, меня постоянно как будто вот-вот должно было вырвать — то же ощущение боли, паники и желание покинуть собственное тело. Я хотел рассказать Фионе о случившемся в Клифтоне, о том, что я убил маленького мальчика и не сразу даже начал по-настоящему переживать из-за этого — ведь это вышло не нарочно, и мне сказали, что теперь он на небесах, вот я и успокоился. Хотел, чтобы она поняла — я не зарыдал, не завыл, не затрясся в истерике, когда узнал о его смерти, не потому, что я плохой; я просто не представлял, что наделал. Не мог представить. А потом мы сбежали оттуда, и мама не желала ничего вспоминать, и мы никогда не вспоминали, ни разу, ни единым словечком. А теперь, после стольких лет молчания, мне хотелось кричать о том, что случилось, пока не охрипну, хотелось пройти по главной улице городка, вопя: «Я УБИЛ РЕБЕНКА, Я УБИЛ РЕБЕНКА», снова и снова, пока все не услышат, пока не останется никого, кто бы не слышал. И еще меня тянуло рассказать Фионе о Джейке, поговорить с кем-нибудь о нем, о том, какой это замечательный мальчишка, но всем наплевать, никто как будто и не видит, что происходит. Однако самым большим моим желанием было поделиться с другим человеком, каково это — жить словно в скафандре, где ты заперт, не можешь двинуть ни рукой, ни ногой, и со временем тебя только сжимает и сплющивает, пока ты не превратишься в самую крохотную из сотни вложенных друг в друга матрешек, что спрятаны в коробке, похороненной глубоко под землей на заднем дворе дома, в котором никто никогда не жил. Мне хотелось рассказать Фионе, как мне плохо и что хорошо я не чувствовал себя уже очень давно. Я остановился и повернулся к ней.

— Пора возвращаться.

Она посмотрела на меня молча, и мы вместе двинулись обратно к мосту и к Уоддингтон-роуд. Когда мы дошли до ее дома, Фиона взяла мои ладони в свои.

— Дональд, если тебе нужно будет поговорить, приходи. Я знаю, это не так-то просто, но ты все равно приходи и расскажи мне обо всем.

Она порывисто обняла меня, и я обнял ее в ответ, и это ощущение близости, и запах ее волос были лучшим, что случалось со мной за многие и многие годы. Я сморгнул непрошеные слезы; мгновение спустя нас уже разделяла закрытая дверь.

Домой я не пошел. Я отправился обратно в город, к начальной школе Гиллигейта. Подойдя к ограде, я окинул глазами двор — без мечущихся туда-сюда детей он выглядел совершенно незнакомым. Я постарался представить их — Джейка и Гарри под деревом, футболистов на другой стороне площадки и скачущих повсюду девчонок, — но у меня никак не получалось мысленно наполнить жизнью это безмолвие. От пустоты места мне сделалось только тоскливее, и я ушел. Дойдя до улицы, где жил Джейк, я бросил взгляд на его дом, однако и там не было заметно ни малейшего движения. Ноги пронесли меня через весь город, и в конце концов я вновь оказался в карьере, без сил, с гудящей от напряжения головой. Я улегся под деревом и, глядя на пустой карьер, принялся думать о Джейке. Постепенно мои мысли перекинулись на того мальчика из Клифтона.

Ему было два с половиной года. Он жил с мамой и папой у подножия Хоторн-роуд, в доме пять. Мы жили наверху, в семьдесят пятом. После случившегося его родители разошлись — немногие браки выдерживают такое. Да и вообще развод сейчас обычное дело, так что еще неизвестно, как бы у них сложилось дальше, независимо от трагедии. Они очень любили своего малыша — это я знал точно. Я встречал их, всю семью, в парке на качелях или у маленькой горки — один из родителей усаживал ребятенка сверху, другой ловил внизу, а тот верещал от восторга. Мы не общались ни до, ни после случившегося. Я думал, они придут, чтобы услышать от меня, как все произошло, но им мою версию, видимо, рассказали в полиции. Ну а потом, после моего ночного появления в саду, ждать их, конечно, уже не стоило.