Корень зла

Два-три дня спустя на площади около Лобного места стояли большие толпы народа. Вся площадь сплошь была ими занята, так что яблоку негде было упасть. На Лобном месте стояли духовенство и стольники царские, а стрельцы, поставленные в два ряда от Лобного места к Фроловским воротам, охраняли путь, по которому должны были следовать из Кремля бояре и сам патриарх Иов. Густая толпа народа стояла молча в ожидании того, что скажут бояре и патриарх, но подальше в народе шли оживленные толки и споры.

— Что они говорить-то станут? — спрашивал один посадский у другого.

— Да что? Войну с Литвой затевают, что ли?..

— Давно не воевали!.. Али кони у них на конюшне застоялись?

— Какая там война! Не о войне говорить будут, а о новом уложенье. По крестьянству, бают, тяготы большие…

— Все врут, что ни бают! Объявлять будут о воре, что в Польше появился…

— Что ж это за вор такой? Из каких же он будет?

— А такой-то вор, что величается Дмитрием-царевичем.

— Ах он злодей! Да как же он смеет?

— Чего смеет!.. А ты почем знаешь, что он злодей?

— Как же не злодей!.. Потому обманщик!

— А тебе это кто сказал?.. Может, он точно царевич!

— Эк, вывез! Чай, люди добрые видели, как царевича на Угличе убили и в гроб положили!..

— То-то в гроб! У нас на селе боярин с большого ума чучелу с огорода в гробу хоронил.

— Тсс… Тише, вы там!.. Идут, идут!

Вся масса народа смолкла и заколыхалась, сближаясь к Лобному месту, на которое всходили бояре, а за ними и сам патриарх со своим причтом.

Все разом сняли шапки.

— Слушайте, слушайте! — пронеслось в передних рядах толпы.

— Православные! — так начал патриарх. — Вам и всему миру христианскому ведомо, что князя Дмитрия Ивановича не стало тому теперь четырнадцать лет, и что лежит он на Угличе в соборной церкви, и отпевал его Геласий-митрополит со всем собором. На погребении его была и мать царевича, и дяди, и князь Василий Иванович Шуйский с товарищи, от великого государя в Углич посланные… И вот теперь слышим, что страдник и вор, беглый чернец Гришка Отрепьев в Польше появился и называется там князем Дмитрием Угличским. Был тот Гришка в чернецах в Чудовом монастыре да и у меня, Иова-патриарха, во дворе для книжного письма был взят, а после того сбежал в Литву, отвергся христианской веры, иноческий образ попрал, чернецкое платье отринул, уклонился в латинскую ересь, впал в чернокнижие и волшебство и по призыванию бесовскому, и по вероломству короля Жигимонта и литовских людей стал Дмитрием-царевичем ложно называться. И то не явное ли воровство и бесовские мечты? Статочное ли дело, чтобы князю Дмитрию воскреснуть из мертвых прежде общего воскресения? И вот все сие уразумев, мы того расстригу Гришку и всех, кто станет на него прельщаться и ему верить, ныне здесь, в царствующем граде Москве, соборно и всенародно прокляли и вперед проклинать велели. Да будут они все прокляты в сем веке и в будущем!

Окончание речи патриарх произнес как можно громче, изо всех сил напрягая свой голос и отчетливо выговаривая каждое слово. Вслед за патриархом высокий и дородный патриарший протодьякон возгласил громовым голосом на всю площадь:

— Гришке Отрепьеву и всем пособником его…  анафема!!

— Ана-фе-ма! — загудел патриарший хор среди мертвого молчания толпы.

И только смолкли последние звуки страшного церковного проклятия, из толпы бояр вышел князь Василий Иванович Шуйский. Толстая, неуклюжая и небольшая фигура его была по грудь закрыта каменною оградою Лобного места, из-за которой виднелись только плечи и голова в высокой боярской шапке; видимо взволнованный, князь беспрестанно поглаживал и перебирал свою жиденькую бородку, высоко поднимал брови и усиленно моргал красными веками своих подслеповатых глаз. Поклонившись народу на все четыре стороны и осенив себя крестом, князь начал так:

— Православные! При блаженной памяти великом государе Федоре Ивановиче постигло царскую семью горе тяжкое: скончался в Угличе брат царский, царевич Дмитрий Иванович. Черною немочью страдал младенец издавна, и когда на него та немочь находила, то он в ней и падал, и о землю в корчах бился… От того ему и смерть приключилась: играл с жилецкими ребятками на дворе в тычку ножом и нашел на него, Божьим попущением, его недуг… Да мама с кормилицей недосмотрели… А матери и дядьев не было… И не уберегли — на нож наткнулся младенец и Богу душу отдал…

Шуйский замялся, усиленно заморгал глазами и добавил набожно:

— Упокой, Господи, его душу!

В толпе также многие стали креститься.

— В ту пору, православные, — продолжал Шуйский после некоторого молчания, — я был великим государем послан в Углич разыскать доподлинно о смерти царевича Дмитрия. Со мною поехали: митрополит Геласий и дьяк Андрей Клешнин. Заклинаюсь Богом Всемогущим и Всеведущим и Троицею Пресвятою в том, что мы царевича Дмитрия нашли в гробу… В соборе… Отпели честно… В могилу, около столба соборного, гроб опустили… И накрыли плитою с именословием… Там он и покоится поныне. И все то я видел сам своими очами и совершил вот этими руками, ей-же-ей! И да накажет Бог меня, да разразит, если я в чем солгал пред вами…