Коричные лавки. Санатория под клепсидрой

Мы пришли в себя и опомнились от нашего помрачения, лишь тогда, когда отец мой был внесен на блюде. Он лежал большой и распухший от варки, бледно-серый и желеобразный. Мы молча сидели как в воду опущенные. Один лишь дядя Кароль потянулся было вилкой, но на полдороге неуверенно убрал ее, с удивлением на нас глядя. Мать велела унести блюдо в гостиную. Там, на столе, покрытом плюшевой скатертью, возле альбома с фотографиями и музыкальной шкатулкой-папиросницей, оно стояло, обходимое нами и недвижное.

Не этим, однако, суждено было завершиться земному пути моего отца, и дальнейшее, заведшее всю историю за крайние, как кажется, и допустимые границы, стало огорчительнейшим ее эпизодом.

Отчего же он напоследок не сдался, отчего не признал себя в конце концов побежденным, когда воистину уже имел к тому все причины и судьба не могла зайти дальше в полнейшем над ним надругательстве? После нескольких недель неподвижного лежания он как бы собрался, стал как бы приходить в себя. В какое-то утро мы обнаружили, что блюдо опустело. Одна только нога лежала на краешке, оставленная в застывшем томатном соусе и студне, нарушенных его бегством. Вареный, теряя на ходу ноги, он повлекся из последних сил дальше, в бесприютное странствие, и мы больше никогда его не видели.

ИЗ РИСУНКОВ БРУНО ШУЛЬЦА

Бруно ШУЛЬЦ. Эскиз обложки к «Коричным лавкам». Дама, Иаков и маленький Иосиф. Ок. 1933

Карандаш, тушь, кисть, бумага. 19,5x16,5

Бруно ШУЛЬЦ, Обнаженные у стола — двое мужчин (автопортреты) и две дамы в шляпах. 1935

Карандаш, бумага. 19,3x24,3

Бруно ШУЛЬЦ. Отцы города (Мужи Великого Собрания). До 1934

Тушь, калька. 16x24

Бруно ШУЛЬЦ. «Процессия» из цикла «Идолопоклонственная книга» 1920-1922

Cliché-verre. 17,7x23,2

Бруно ШУЛЬЦ. Бианка с гувернанткой на прогулке и смутившиеся Иосиф и Рудольф. Эскиз иллюстр. к новелле «Весна». До 1936

Карандаш, тушь, бумага. 16x20,3

Бруно ШУЛЬЦ. Иосиф с Иаковом и террористы (автопортрет и портрет отца). Иллюстр. к новелле «Санатория под клепсидрой». До 1936

Тушь, калька. 15x23,5

One of the great writers, one of the great transmogrifiers of the world into words. ■ John Updike ■ ...Нам провозвествована неисчерпаемая диковинность будней... В городе, где всякий другой ощущал бы себя узником, человек по воле Шульца обретается в непрестанном странствовании. Сочинения Шульца сияют надеждой, что бесценная диковинность эта может совершиться судьбой каждого. При каких околичностях — пока что не ведаем... Возможно, Шульц соблаговолит оповестить нас об этом в новых своих произведениях. ■ Станислав Виткевич ■ Schulz used language to convey the properties of the mind, and he used drawings to convey the properties of the flesh. ■ Jerzy Kosinski ■