Коридор

– Ага! – совершенно не увлеченный последним сооб­щением деда, Ромка вертелся по сторонам. – Ух ты! Смотрите, какой подшипник здоровенный! На той сторо­не. Посмотрим, а? Ну, пожалуйста!

– Ты меня совершенно не слушаешь, Рома, – строго сказал Александр Григорьевич. – Итак, до революции я работал у фабриканта Высоцкого…

Слово «фабрикант» провело на внука наконец неко­торое впечатление, и Ромка отлепил взгляд от огромного, в полметра, подшипника в витрине напротив.

– Вы у него как крепостной был?

– Ну-у… Я работал у него. Очень много работал. С утра до вечера. Потому что отец мой умер, а у матери нас было четверо. Я – старший. Я должен был заботить­ся обо всех.

– А вы какой институт кончил?

– К сожалению, я института не кончал. Мне при­шлось уйти последнего класса реального училища, чтобы работать и, как я уже сообщил тебе, содержать всю семью.

– А после революции Высоцкого в тюрьму посадили?

– – Одних посадили, других прогнали. А все их состояние, капиталы стало достоянием народа…

– А после революции вы что стал делать? Стал на­чальником?

Александр Григорьевич посмотрел на часы.

– Та-а-ак, ну, тебе, по-моему, уже пора. Сейчас я те­бя провожу до остановки… На конку есть?

– Ага– засмеялся Ромка, он всегда смеялся, когда упоминал про неведомую конку, которую по Москве таскали по рельсам лошади. – Я уже есть хочу.

Александр Григорьевич тщательно скрывал свое пос­лереволюционное прошлое. Работал он в кооперации «на­чальником», как говорил Ромка. От этого времени оста­лась пожелтевшая фотография: вилла на море, Алек­сандр Григорьевич, Александра Иннокентьевна, Оля и крохотный Лева – все в белом, прислуга… Потом в его жни проошел неожиданный поворот: товаровед в «Галантерее», маленький оклад и всеобъемлющий страх… На вопросы детей, тревожащих его по необходимости при заполнении анкет: «Папа, какого ты сословия?» – он на­чинал неистово топать ногами: «Какое, к черту, сосло­вие!.. Ваш папа умер!..»

О буржуазной юности Александры Иннокентьевны тоже старались не упоминать. Иногда возникали курьезы.

Александра Иннокентьевна с воспитательной целью рассказывала Оле, что в детстве она сама мыла пол в доме. Александр же Григорьевич без злого умысла спро­сил невзначай: «Это в каком же доме, Шурочка? Где у вас белый рояль в вестибюле стоял?»

Александр Григорьевич вернулся домой, когда брон­зовые часы пробили шестой раз. Шесть часов вечера. Александра Иннокентьевна по-прежнему сидела в крес­ле, казалось, она так ни разу и не отрывалась от стола. Александр Григорьевич разделся, потер руки, как буд­то собирался приняться за какое-то нужное дело, которо­му подоспел наконец черед, или по крайней мере поде­литься событиями дня, рассказать о любознательности внука, но в комнате было тихо, только скрипело перо в неутомимой руке Александры Иннокентьевны.

Александр Григорьевич уселся в угол дивана, подо­двинул телефон. Подумал – куда бы позвонить. Набрав номер, он прокашлялся и уже через несколько секунд мирно вещал в трубку, прикрыв глаза:

– …Зять профессор, вестный микробиолог, – мер­но выговаривал он. – Дочь историк, редактор в крупней­шем дательстве…

Александр Григорьевич говорил как бы в полусне. Говорил он по телефону часами, а его семидесятилетний органм, сегодня вдобавок усугубленный долгой прогул­кой по Москве и нелегким общением с внуком, требовал отдыха, и потому, не прерывая разговора, он заснул, по­сапывая собеседнику в ухо. Тот в это время, по всей ви­димости, говорил сам и на сонное посапывание не реагировал. Но вот собеседник кончил говорить, и пришел че­ред включиться Александру Григорьевичу. Он вздрогнул, наполовину вышел сна и, не открывая глаз, для раз­гона начал с повторения:

– Зять профессор, вестный микробиолог…

Речь действительно шла о зяте, муже Ольги Алексан­дровны. Геннадий Анатольевич вошел в семью уже не­сколько лет назад, но для отсутствовавшего Александра Григорьевича замужество дочери было еще свежей но­востью, о чем он подолгу и охотно рассказывал по теле­фону.

. Ольга Александровна вышла замуж в возрасте трид­цати восьми лет и, в отличие от своих сверстниц, которых война обделила мужьями, отнюдь не считала свой запоз­далый брак с умным, нестарым и довольно красивым мужчиной выигрышем «ста тысяч по лотерейному биле­ту», как выражался Александр Григорьевич.

– Так-так, – довольно пробурчал Александр Григо­рьевич, положив трубку. – Прекрасно.

– Прошу потише, – ровным голосом напомнила Александра Иннокентьевна. К телефонным разговорам она относилась снисходительно, но всему есть предел.

– Извини, Шурочка. – Александр Григорьевич пони­мал причину столь сдержанного отношения к себе Алек­сандры Иннокентьевны и даже в какой-то степени ей сочувствовал. Пока он все еще виноват: оформление до­кументов задерживается. Он послушно положил труб­ку. – Чайку, что ли, попить? – маскируя просительную интонацию, сказал он, потирая озябшие руки.