Коридоры памяти

Растет как дерево — что может быть привычнее этого словосочетания? Под пером автора «Коридоров памяти» и оно обретает необычно конкретный смысл, процесс становится почти физически осязаемым: «…Захотелось ощутить на себе низкий греющий свет молодого солнца, стоять возле избы, жмуриться и расти, как дерево». Зримое, наглядное воплощение обретает даже… запах: «Запомнился запах белых полушубков на двух молодых рослых солдатах с твердыми лицами. От солдат, с мороза вошедших с отцом в парной переполненный вагон, дохнуло таким холодом и здоровьем, что Дима обмер».

Известный литературный критик 20-х годов нашего века Александр Воронский определил литературу как «искусство видеть мир». Точное определение! Это великое и благородное искусство, гуманистическое по своей сути. Ибо возвращает человеку смысл существования. Ведь не затем же мы в самом деле живем, чтобы каждый день, как заведенные, делать одно и то же. Конечно, жизненный ритм, работа — все это необходимо. Но живем мы все-таки для того, чтобы — как бы это высокопарно ни звучало — общаться с мирозданием.

Когда-то люди обожествляли природу — они говорили с деревьями, холмами. А с морем и до сих пор говорят. Про себя, стыдясь обнаружить свои порыв перед окружающими. И тем не менее, наверное, каждый, кто видел море в первый раз, долго стоял и сосредоточенно молчал. Вот разве что на такой немой диалог с миром нас хватает.

Книга В. Кропотина как бы озвучивает этот диалог. Возвращает нам слова для общения с природой. И нам, добровольным пожизненным узникам сборно-бетонных безликих жилищ, открываются дали земные и небесные. К нам возвращается трепетное ощущение тенистой прохлады в летнем саду, утреннего луча, сверкающей бликами воды в бассейне. Возвращается радость и полнота жизни.

Пишу все это не без опаски — не отпугнут ли «взрослые» рассуждения читателя-подростка. Я хочу сказать ему: погоди, не закрывай книгу! Она о тебе. О твоих надеждах и страхах, увиденных не со стороны. Пережитых автором, когда он сам был мальчиком в черно-красной суворовской форме.

Чего больше всего боится подросток? Остаться в одиночестве, без друзей — подчас жестоких, корыстных и все-таки необходимых, потому что они дают человеку, вступающему в жизнь, ощущение укорененности в ней, собственной неслучайности. Но к единению с окружающим ведут разные пути. Путь Пьера Безухова и путь подручного в казанской молодежной банде.

Кропотин увлеченно рассказывает о еще одной дороге — о жизни воспитанников суворовского училища. Сегодня армейская служба не очень популярна. Иллюстрированные журналы и молодежные издания полны материалами об ужасах «дедовщины». Так что, пожалуй, читатели удивятся, услышав, что для кого-то жизнь в казармах была желанной. Тем более казармах послевоенного, сталинского времени. Воображение тут же нарисует подобие клетки с изнывающими узниками.

Но юный герой «Коридоров памяти» Дима Покорин не читал иллюстрированные журналы наших дней. Он доверчиво оглядывал обширный двор училища, куда его приняли на исходе лета. Ему нравились аккуратные дорожки, посыпанные нагретым за день песком, шелестящие, «в солнечных блестках», тополя, свежепобеленные невысокие учебные корпуса. Его притягивала свежесть воды, бегущей из кранов в казарме, привлекал запах «фруктового мыла и сапожного крема». Не самый тонкий из ароматов? Пожалуй. Зато основательный, неизменный, приобщающий подростка к размеренному распорядку, имеющему свой смысл, значительность.

Эта основательность, осмысленность быта и делала его привлекательным, желанным. Первоначальные впечатления Покорина выражены им с детской наивностью: «После занятий и обеда Дима лежал в постели и чувствовал свое место в казарме. Так же, представлялось ему, чувствовали свои места все ребята. Каждый день теперь им предстояло действовать как одному человеку». И тут же: «Ему нравилось, что его форма на табуретке была сложена хорошо и старшина не заставлял его перекладывать ее».

Не спешите, воспользовавшись откровенностью героя, посмеяться над его простодушием. Разве не к  о п р е д е л е н н о с т и  — в коллективе, в жизни — стремится каждый? Разумеется, судьба суворовца не столь уж типична. Это, если хотите, крайность. Но представим другой край современного быта — жизнь в монастыре. Та же определенность места, обязанностей, та же радость от выполнения обычных житейских дел правильно, надлежащим образом. С этого осмысленного порядка собственно и начинается сознательная жизнь. Именно  н а ч и н а е т с я,  а потом — творчество, поиск…

Подумайте да посравнивайте, так ли много дает привычная для большинства из нас вольница в быту. Не оборачивается ли она раздерганностью и, как следствие, неуверенностью в себе? Что способно принести большее моральное удовлетворение — следование веками выверявшимся правилам воинской (или той же монастырской) жизни или выполнение прихотей какого-нибудь доморощенного «пахана» (или копирование тиражированного прессой жизненного стандарта)?