Коридоры власти

– Вы хотите сказать, что, не будь нажима с моей стороны и продолжай мы все петь ему хвалу, он бы не свалился? Что ж, может быть, вы и правы.

– Я имел в виду не только это, – ответил я. – Допустим, старик поправится и вернется на свой пост – что тогда?

Я мог не развивать свою мысль. Я имел в виду, что при таком состоянии здоровья старику нельзя жить в атмосфере постоянной борьбы. Если же он на это пойдет, ему вообще не придется жить.

Роджер все это понял. Внимательно посмотрел мне в глаза, по ответил не сразу. Некоторое время он молча курил.

– Нет, – сказал он наконец. – Я не собираюсь брать лишний грех на душу. Это маловероятно.

– Вы так думаете?

– Что бы я сейчас ни делал, он выбыл из игры, – сказал Роджер. – Он никогда не вернется.

– Это решено?

– Я уверен, – сказал Роджер и вдруг перебил себя: – Вы хотите, чтобы я ответил на то, что кроется за вашим вопросом?

– Не надо, – сказал я.

– Я готов ответить, – сказал он. – Это соображение меня не остановило бы.

Он говорил отрывисто, словно не сразу находил слова. Потом заметил с живостью:

– Но это пустой разговор. Он все равно выбыл из игры. – И прибавил, язвительно усмехнувшись: – Он-то из игры выбыл. А вот вступил ли я в игру – еще вопрос.

– А каковы, шансы?

Роджер ответил сухо и деловито:

– Перевес в мою пользу есть, по небольшой. Скажем, шесть против четырех.

– Вы не напортили себе тогда в Бассете? В последний вечер? – спросил я.

– Может, и напортил. – Он озадаченно нахмурился, точно близорукий ребенок. – Беда в том, что иначе я не мог.

Дня два спустя я заехал в клинику. Можно было подумать, что за трое суток Гилби ни разу не шелохнулся. Он был все так же чисто выбрит, причесан волосок к волоску и все так же, не мигая, смотрел в потолок. Он заговорил о Роджере, который навестил его в то утро. Дружелюбно и снисходительно он сообщил мне то, что я знал и сам – что Роджер не раз отличился во время войны.

– По виду никогда не скажешь, – заметил Гилби, возвращаясь к нашему прежнему разговору. – Но он молодчина! Просто молодчина!

Гилби с явным наслаждением стал вспоминать походы, в которых когда-то участвовал сам. Но не прошло и нескольких минут, как ему пришлось вспомнить о бренности существования. Холодное спокойствие палаты – Гилби, едва шевелящий губами, я, неподвижно сидящий рядом, застывшие за окном в саду деревья – нарушил деловито вошедший секретарь. Это был элегантный молодой человек с гвардейским значком в петлице.

– Сэр, – начал он.

– Да, Грин?

– Вам телеграмма, сэр.

– Прочтите, голубчик, прочтите.

Гилби все так же смотрел в потолок и не видел, что телеграмма еще не распечатана. Мы услышало, как секретарь вскрыл ее.

– Прочтите, голубчик.

Грин откашлялся:

– Отправлена из Лондона. Юго-Запад, 10. Это, кажется, район Фулхема, сэр. От какого-то Порсона.

– Пожалуйста, прочтите.

И тут я перехватил взгляд Грина – бесцветные глаза его смотрели напряженно и испуганно. Он прочитал: «Готовит мир иной с фанфарами вам встречу».

На мгновение губы больного дрогнули, потом снова упрямо сжались, но очень скоро он произнес своим хорошо поставленным голосом, обращаясь к потолку:

– Как мило!

И прибавил еще более ровно, невозмутимо и отчетливо:

– Как удивительно мило!

9. И снова нежелание считаться с действительностью

Дождавшись первой удобной минуты после того, как была прочитана телеграмма, я распрощался с Гилби и вышел. Я знаком дал понять Грину, что хочу поговорить с ним наедине. В коридоре было людно, сновали сестры. Только когда за нами закрылась дверь приемной – обшитой панелью комнаты, посередине которой стоял стол с кипой журналов «Тэтлер», «Филд» и «Панч», – я дал волю своему негодованию.

– Дайте сюда телеграмму, – сказал я.

Я пробежал ее глазами – слова на телеграфном бланке выглядели так невинно.

– Болван проклятый! – вырвалось у меня.

– Простите? – переспросил Грин.

– Какого черта вы не читаете телеграммы заранее? И хотя бы у вас хватило мозгов что-нибудь сочинить, когда вы увидели, что тут написано!

Я снова посмотрел на телеграмму. Порсон. Возможно, что и он. В нашем сумасшедшем мире можно всего ожидать. Старый знакомец. Мне необходимо было что-то сделать, что-то предпринять. Я выбежал из приемной, из клиники, окликнул такси и назвал одну из улочек, прилегающих к Фулхем-стрит.

Такси с трудом пробивалось сквозь поток автомобилей в другой конец Лондона, на Юго-Запад. Я был так зол, что даже не задумывался, зачем, в сущности, я туда еду. Что гнало меня? Чувство вины, тревога, желание что-то для кого-то сделать, сознание общественного долга? Мне некогда было обо всем этом думать, я только погонял шофера.

Наконец, вдоволь покружив среди бульваров, площадей и переулков, мы очутились на узкой улице между двумя рядами высоких, облупившихся и запущенных домов. Я подошел к одному из них и стал читать фамилии на кусочках картона, прикрепленных против каждого звонка. Все они были написаны от руки, и только возле звонка на мансарду торчала замусоленная визитная карточка: «Мистер Р.Порсон. Адвокат».